Былина первая, о богатстве Чурилы Пленковича.

Белый день идёт к вечеру, почестной пир идёт навеселе, весело князь распотешился, хорошо гости разгулялися, да вдруг явились к Владимиру мужики киевские, человек за сто.

Все они избиты-изранены, булавами головы пробиты, кушаками завязаны. Бьют мужики челом, в ножки валятся, князю жалуются:

— Свет-государь наш, князь Владимир киевский! Дай свой суд праведный! Ездили мы по полю чистому вверх по реке Сороге, на твоём государевом займище. Ничего мы в поле не наездили — ни зверя рыскучего, ни птиц перелётных. А наехали на нас в чистом поле молодцы неведомые, человек за триста, жеребцы под ними латинские, платье на них камчатное, кафтаны голубого сукна, шапки золотом вышиты. Соболей, куниц они всех повыловили, печёрских лисиц повыгнали, туров да оленей постреляли, а нас всех избили-изранили. Оттого тебе, государь, добычи нет, а нам от тебя жалованья нет. Дети, жёны наши осиротели, пошли по миру скитаться.

Князь Владимир стольно-киевский челобитья их не слушает, ест да пьёт, прохлаждается.

Не успела толпа со двора сойти, идут к князю ещё мужики киевские, человек за триста. Все они охотники-рыболовы, все избиты-изранены, булавами буйны головы пробиты, кушаками повязаны. Бьют мужики челом, в ножки валятся, князю жалуются:

— Свет государь наш, князь Владимир киевский! Дай ты нам суд праведный! Ездили мы по рекам, по озёрам на твои заводи княжеские, да ничего не поймали. Нашли мы людей неведомых, молодцов за пятьсот — всю они белую рыбицу повыловили, щук, карасей да мелкую рыбёшку повытащили, нас всех избили-изранили. Оттого, тебе, государь, добычи нет, а нам от тебя жалованья нет. Жены, дети наши осиротели, пошли по миру скитаться.

Князь Владимир челобитья их не слушает, ест-пьёт, прохлаждается.

Та толпа ещё со двора не сошла, а идёт уж третья толпа мужиков сокольников да кречатников человек за пятьсот. Все они избиты-изранены, булавами буйны головы пробиты, кушаками завязаны. В ножки князю мужики валятся, челом бьют, жалуются:

— Свет государь наш, князь Владимир киевский! Дай ты нам свой суд праведный! Ездили мы по полю чистому вверх по реке Сороге, на твоём государевом займище, не видели ни гусей, ни лебедей, ни серой птицы утицы, а видели охотников человек за тысячу. Всю птицу те охотники повыстрелили, гусей-лебедей повыловили, нас всех избили-изранили, детей да жён наших осиротили.

Не успела та толпа со двора сойти, едет из чиста поля толпа молодцов человек за тысячу. Молодцы все как один красавцы писаные, кони под ними отменные, жеребцы всё латинские, в узде-поводьях сорочинских. Сёдлышки на конях позолоченные, сапожки на молодцах сафьяна турецкого, покроя немецкого, шитья ярославского, золотыми гвоздиками сапожки кованые. Куртки на молодцах лосиные, кафтаны голубого сукна, пояса на них цветные наборные, шапки шиты чистым золотом. Молодцы на конях как свечи горяд, кони под ними как соколы летят.

Доехали те молодцы до Киева, стали по Киеву поезживать, стольный город уродовать. Лук-чеснок весь повыдергали, капусту белую повыломали, старух удальцы обесчестили, молодиц до срама довели, девиц красных опозорили.

Бьют челом тут Владимиру князья все с княгинями, бояре с боярынями, гости торговые да все мужики городские:

— Свет государь наш, князь Владимир Киевский! Дай свой суд праведный на лихих разбойников! Лук-чеснок они нам повыдергали, капусту белую повыломали, старух обесчестили, молодиц до сраму довели, красных девушек опозорили. Назывались дружиной чуриловой.

Говорил князь Владимир таковы слова:

— Глупые вы князья да бояре, неразумные гости торговые! Не знаю я, кто таков этот Чурила, какого он отца-матушки, где его двор стоит.

Отвечал ему старый боярин Бермята Васильевич:

— Я, государь, про того Чурилу ведаю. Живёт Чурила не в Киеве, а пониже малого Киевца, в устье реки Сороги. Двор у Чурилы кругом будет все семь вёрст, да вокруг него железный тын, да на каждой тынинке по маковке, а на иной и по жемчужинке. Ворота во двор всё точёные, рыбьим зубом обделанные. А среди двора стоят гридни дубовые, серым бобром крытые, чёрным соболем подбитые. Потолки в гриднях резные, полы серебряные, скрепы да петли золочёные. Двери в те гридни кованые, другие двери — хрустальные, а третьи — оловянные.

Тут Владимир-князь скорым-скоро собирается, в поездку снаряжается, берёт с собою князей, бояр, да торговых гостей, да старого боярина Бермяту Васильевича. Собралось их пятьсот человек, и поехали они до малого Киевца, до устья реки Сороги, смотреть Чурилин двор.

Как подъехали они к воротам точёным, вышел им навстречу седой старик. На старике на том шуба соболья под дорогим зелёным бархатом, пуговицы на ней литого красна золота. Говорит им старик таковы слова:

— Свет-государь ты, Владимир Красно Солнышко! Пожалуй, Владимир, в высокий терем хлеба нашего кушати.

Говорит ему Владимир:

— Скажи ты мне, старый человек, каким тебя именем зовут, чтоб знать нам, с кем хлеба кушати?

Отвечает ему старик:

— Имя моё Плён, а зовут меня Плёнка Сорожанин, батюшка я Чурилы Пленковича.

Идёт Владимир с боярами в высокий терем, да диву даётся. Терема у Чурилы изукрашены, печки все муравлены, потолки чёрным соболем обитые, полы у Чурилы серебряные, стены сукнами обитые, на сукне стекла цветные набитые. Всё в тереме по небесному раскрашено, и луна на потолок наведена, и всякие утехи несказанные.

Усадил Плёнка Сорожанин князя с боярами за столы дубовые, за скатерти браные, начинал пир-угощение. Повара тут были догадливы, несли яства сахарные, питья медвяные, ставили дорогим гостям.

Сидит князь Владимир, развлекается, смотрит в окошко резное в далёко чисто поле. Из далёка чиста поля едет молодцов больше тысячи, а среди них один разудалый добрый молодец. На нём шуба соболья дорогим зелёным бархатом крытая, пуговицы на шубе литого красна золота. Едет удалец, тешится, с коня на коня перескакивает, из седла в седло перемахивает, вверх копье подбрасывает, из ручки в ручку перехватывает.

Говорит тут Владимир-князь:

— За грехи мои беда приключилася, когда меня, князя, в Киеве не было! Едет ко мне вражий король или грозный посол.

На то Плён Сорожанин усмехается, отвечает князю Владимиру:

— Изволь, государь, кушать да веселиться. То не вражий король и не грозный посол. Едет сын мой Чурила Пленкович с дружиной своей храброю.

Как приехал Чурила на широкий двор, взял Чурила золотые ключи, отпирал амбары глубокие, вынимал сорок сороков чёрных соболей, да многие пары лисиц да куниц, да полные мисы золотой казны. Подносил соболей он князю Владимиру, бояр награждал лисицами, купцов дарил куницами, мужикам золотой казны раздавал. Говорил тогда Владимир-князь:

— Хоть много на Чурилу жалобщиков, а еще больше челобитчиков, я теперь на Чурилу суда не дам.

Обращался он к Чуриле Пленковичу:

— Ай же ты, молодой Чурилушка Пленкович! Подобает ли тебе в деревне жить? Подобает тебе в Киеве жить, князю служить. Не пойдешь ли ко мне в стольники, да не пойдешь ли в чашники?

Иной от беды откупается, а Чурила на беду нарывается. Пошёл Чурила к Владимиру с стольники, пошёл к нему в чашники, отправился с Владимиром в стольный Киев-град.

На том одна былина заканчивается, а другая былина начинается.

В стольном городе Киеве, у ласкова князя Владимира заведён был почестной пир для многих князей да бояр, для сильных могучих богатырей.