16. Дюк Степанович.
Ядро сюжета былин о Дюке Степановиче сложилось на национальной основе, во всяком случае, сказители упоминают о том, что Дюк приезжает из «Волынца красна Галичья». Но влияние на былину со стороны сказания об Индийском царстве настолько велико, что в былине легче выявить книжные мотивы, чем древнюю основу, на которую они наслоились. Сказители как будто нарочно дезориентируют слушателей относительно истинной родины героя. Сам о себе Дюк говорит, что он «из Галицы проклятыя, из тоя Индеюшки богатыя, со славного с богата Волынь-города» (Рыбн., I, № 48, с. 284), а то и из «Корелы проклятой», — добавляют некоторые.
А. Н. Веселовский считал, что эта былина была сложена в Галиче XII в. — в крупном торговом центре, ведшем торговлю с греческими колониями Причерноморья; но впоследствии, с централизацией сюжетов вокруг Киева, она пристала к Киеву.79 Дюк — это и собственное имя, и титул. М. Е. Халанский предполагал, что за песнями о Дюке стоит какое-то, может быть песенное, сказание о хождении богатырей в Индийское царство.80 Записи XIX—XX вв. дают серьезное основание видеть в былине книжные мотивы, общие с рассказом о богатстве Дигениса, героя из рода дуков, жившего на берегах Евфрата,81 согласно сказанию «Повести об Индийском царстве», существовавшей на западе Европы в виде «послания индийского царя Иоанна к греческому царю Эммануилу. Там она была популярна как предвестие крестовых походов и утопических ожиданий, что где-то далеко есть могучее царство христиан, которое в минуту опасности явится на помощь своим западным единоверцам. Эта латинская повесть зашла в западную Сербию, на Далматинское побережье, где в XIII в. было сильно литературное движение и где славянская культура скрещивалась с византийской и западноевропейской».82 Таким образом, влияние «Повести» на былину относится к XIII в. Это действительно утопическая земля — по «Повести» в ней нет ни вора, ни завистливого человека, во время выезда перед царем несут золотые кресты и знамена; двор Индийского царя так велик, что его не объехать и в пять дней, палаты украшены драгоценными камнями, потолки их — как небо со звездами и луной, прислуга царя — короли и царевичи, их 30 000 человек, и они стольничают вместе с Иоанном.83 В былине:
Двор у Дюка на семи верстах,
Да кругом двора да все булатний тын,
Столбики были точеные,
Да точёные, да золочёные,
Да на кажном столбичку по маковки,
Маковки ты были медные,
Дорогою меди все казарские,
Да пекут лучи да солнопечные
По тому по городу по Галице,
Да по той Волын-земли богатые.
(Гильф., III, № 243)
С другой стороны, далеко за пределами Русского государства славились поистине восточное великолепие московского двора, пышность выездов царя и его свиты: «В старину впереди духовных процессий шли метельщики и прометали дорогу метлами», такое метение изображено на картине у Олеария84 (ср.: метельщики, прометающие дорогу перед Дюковой матушкой); «роскошь красок и позолота являлись непременным условием внешней и внутренней отделки» царских палат,85 «подсолнечник» былины — балдахин, который в Западной Европе несли в торжественных случаях над коронованными особами или при религиозных процессиях над высшим духовенством.86
Что до пуговиц, благодаря которым Дюк выигрывает состязание в щапстве с Чурилой, то в XII и XIII вв. русские пуговицы обычно представляли собой сложный декоративный узел из двух птиц, львов, драконов или каких-либо других фантастических животных, сплетшихся хвостами:87
Надел Дюк шубу соболиную,
Под дорогим под зеленым под знаментом,
А пуговки были вольячные,
А лит-то вольяг да красна золота,
Петельки да из семи шелков,
Да в пуговках были левы-звери,
А в петельках были люты змеи.
Накладывал он шляпу семигрянчату,
Пошел-то Дюк да во Божью церковь.
Зарыкали у Дюка тут левы-звери,
Засвистели у Дюка тут люты змеи,
Да все тут в Киеви заслушались,
А все тут-то Дюку поклонилися.
(Гильф., III, № 230, с. 233)
Прозвенели, просияли дюковы пуговицы в пасхальную заутреню в Киеве — и не умолкнуть теперь тому звону в эпической песне, как не исчезнуть камню Ильи с перекрестка трех дорог, не утихнуть киевскому пиру...