2. Круг былин об Илье Муромце и царе Калине.
1. Введение. Былины об отражении татар объединены одним основным стержнем: в них поется о появлении татар под Киевом и об их разгоне русскими богатырями. По своему содержанию былины этой группы настолько тесно связаны между собой, что границы между отдельными песнями стираются. В этом отношении эти былины резко отличаются от всех других русских былин. Мы видели, что такие песни, как былина о Садко, о Потыке, о Дунае, о Соловье Будимировиче и другие, четко отграничены одна от другой. Хотя и встречаются переносы отдельных эпизодов из одних былин в другие, в целом сюжеты их не смешиваются и не переходят один в другой. Не то в былинах о борьбе с татарщиной. Былины или сюжеты этой группы с равным основанием могут быть рассматриваемы как различные версии одного и того же сюжета или как разные сюжеты на одну тему. Это значит, что былины данной группы не могут изучаться одна вне другой или без другой. Они должны изучаться совместно. Составные части одних органически входят в составные части других. Невозможно уже говорить о перенесении эпизодов из одних песен в другие: песни данного круга состоят из одинаковых эпизодов. Рассказываются эти эпизоды по-разному, и от этого зависит различие между песнями. По существу же эпизоды одни и те же, и этим определяется их связь и сходство.
Такая особенность этих былин требует иного способа изучения и иной формы изложения результатов этого изучения, чем это делалось по отношению к более ранним песням. Излагать содержание каждого сюжета в отдельности было бы нецелесообразным, так как это привело бы к многочисленным повторениям, поскольку в разных песнях повторяются одни и те же эпизоды. Поэтому здесь должен быть избран другой способ изложения. Мы нарисуем картину татарского нашествия и его отражения шаг за шагом так, как она дается в песнях, причем для каждого звена этого повествования будут привлекаться имеющиеся различия по отдельным песням. В итоге мы получим картину того, как народ в своем эпосе изображает и понимает это нашествие и его отражение. Мы увидим также, какое глубокое содержание вкладывается в эти песни. Такое рассмотрение позволит установить замечательное единство народной мысли и народных устремлений при всем разнообразии их выражения.
В основу может быть положено то развитие действия, какое мы имеем в былине об Илье Муромце и царе Калине. Это одна из главнейших былин, в которых воспевается разгром татар. Содержание ее состоит в том, что на Киев наступают татары под предводительством Калина. Город спасти некому. Илья Муромец самим же Владимиром был посажен в погреб и приговорен к голодной смерти, богатыри из Киева разъехались. Но Илья все же оказывается в живых, он собирает богатырей или один спасает Киев.
Таково же в сущности содержание былины «Илья, Самсон и Калин», с той лишь разницей, что Илья перед боем разыскивает богатырей, которые находятся вне Киева, в ставке, возглавляемой Самсоном. Это — особая версия былины об Илье и Калине.
В былине «Илья, Ермак и Калин» действие осложнено введением в повествование Ермака, но по существу — это тот же сюжет об Илье и Калине.
Былина об Илье и Калине может иметь особый конец: герои хвастают своей победой. Происходит чудо. Убитые татары оживают и набрасываются на богатырей, богатыри погибают от их мечей. Большинство исследователей рассматривало эту былину как самостоятельную. Она иногда озаглавливается «Отчего перевелись витязи на святой Руси», «Мамаево побоище» или «Камское побоище», причем не всегда ясно, дано ли это заглавие народом или собирателями. Несмотря на такое заглавие, это та же былина об Илье и Калине, осложненная особым концом. Начало этой былины может рассматриваться вместе с былинами о Калине, конец же ее должен быть рассмотрен особо.
Тесно примыкает к этим былинам также былина о Василии Игнатьевиче и Батые. Наступление татар изображается совершенно так же (иногда дословно), как в былине об Илье и Калине. Развязка ее тоже такая же, как в былине о Калине. Но герой ее уже другой, и ход борьбы рисуется несколько иначе, чем в былине об Илье и Калине. Эти отличия должны быть выделены и рассмотрены особо.
Таким образом, былины «Илья и Калин», «Илья, Самсон и Калин», «Илья, Ермак и Калин», «Василий Игнатьевич и Батыга» и «Камское побоище» представляют группу былин, которые необходимо рассмотреть вместе, поскольку у них одно содержание. К этому стержню частично примыкают и некоторые другие былины, но данные былины составляют основное ядро песен об отражении татарского нашествия.
Цикл былин об Илье и Калине принадлежит к числу наиболее распространенных и любимых песен русского народа. Район их распространения охватывает весь Север и Сибирь. Былина о Калине (во всех ее версиях) известна примерно в 80 опубликованных записях, былина о Василии Игнатьевиче в 60 записях.
Былины об отражении татар неоднократно изучались. Делались попытки установить, какая именно битва изображена в былине об Илье и Калине. Ответ сводился к тому, что в эпосе изображена битва при Калке. Основной аргумент состоял в том, что в летописи при описании битвы на Калке упоминается некий Александр Попович, которого отождествляли с былинным Алешей Поповичем. На этом основании сближались песня об Илье и Калине и летописный рассказ о Калкской битве. Но русские в этой битве потерпели поражение, в былине же поется об их победе. Из этого делается вывод, что былина исказила действительность. Это доказывается сравнением былины с летописью. При такой постановке вопроса главный интерес сводится не к победе над врагом, не к вопросу о спасении национальной самостоятельности, не к героизму и победе русского народа; главный интерес усматривается в том, что русские потерпели при Калке поражение и что это будто бы привело к покаянным, религиозно-мистическим песням, в которых это поражение описывается как божья кара за человеческую гордыню. Наиболее значительной и показательной считается былина о том, как перевелись витязи на Руси, где эта идея выражена. Эта былина признается Древнейшей и «исконной». Если же, как в былине о Василии Игнатьевиче, и описывается победа, то она будто бы изображена в былинах как фарс, и такие песни в художественном отношении признаются ничтожными.
Мы не будем заново сравнивать летопись с былиной; это различные произведения; былина не восходит к летописи, не может быть рассмотрена как искажение ее. Вся аргументация так называемой исторической школы оказывается несостоятельной. В советской науке были опровергнуты как фактическая сторона прежних изысканий, так и идейное освещение фактов. Д. С. Лихачев доказал, что «три древнейших списка русских летописей — Лаврентьевская, Новгородская первая по Синодальному списку и Ипатьевская, оставившие нам полные и современные описания Калкской битвы... а затем и русское основное летописание — московское, — во всех сводах вплоть до XV века не сохранили нам никаких упоминаний ростовского «храбра» Александра Поповича, как участника битвы на Калке». Алеша введен в летопись позднее, и таким образом отпадает гипотеза, будто летопись сохранила древнейшую форму, кончавшуюся поражением и гибелью богатырей.
Внутренняя невозможность отражения в эпосе первоначальных неудач в борьбе с татарами исчерпывающе раскрыта в кандидатской диссертации Н. К. Митропольской. В этой работе подробно проанализировано идейно-художественное и патриотическое содержание былин об Илье Муромце и Калине-царе.
2. Запев о турах. Одна из былин рассматриваемого нами круга, а именно былина о Василии Игнатьевиче, открывается поэтическим запевом, так называемым «запевом о турах». Запевом называется такое начало песни, которое внешне не связано с основным повествованием. Так, песня о Соловье Будимировиче, как мы видели, начинается с воспевания моря, лесов и рек русской земли. Запев незаметно переходит в повествование. Воспеваются реки, и по одной из них, по Днепру, плывут корабли Соловья Будимировича.
Запев былины о Василии Игнатьевиче и Батыге носит совершенно иной характер. Этот запев отражает древнерусскую веру в «знаменья», предзнаменования. Он представляет собой небольшой рассказ, который известен не только в качестве запева, но и как самостоятельная песня. Мимо Киева пробегают молодые туры и встречают здесь свою мать, старую турицу. Молодые рассказывают, что они видели чудо: они видели женщину, вышедшую на городскую стену. Здесь она долго плакала, а потом ушла в церковь. Мать-турица объясняет своим молодым турам, что это была богородица, которая плакала потому, что чует над Киевом великую невзгоду.
Этот рассказ в таком виде современному читателю малопонятен и требует более подробного рассмотрения.
Нам известно, что вера, будто светила, растения и животные — как бы предчувствуют события, была широко распространена в древней Руси. Под 1236 годом в Лаврентьевской летописи записано: «Бысть знамение в солнци месяца августа в 3 в неделю по обедех: бысть видети всем аки месяц четыре дни». В эту же осень, сообщает летописец, появились безбожные татары, вторглись в болгарскую землю, взяли «славный Великий город болгарский», перебили все население, разграбили и сожгли город.
Рассказы о таких знамениях часто встречаются в древнерусской литературе. Они есть в «Слове о полку Игореве», в летописи, в житийной литературе. Но их совершенно нет в эпосе. Былина о Василии Игнатьевиче — единственная былина, отразившая веру в предзнаменования. Уже это одно наводит на мысль о внефольклорном источнике этого запева. Анализ его внутреннего содержания и смысла подтверждает мысль о том, что данный запев, несмотря на его поэтические достоинства, в эпосе — чуждое, инородное тело.
Само содержание запева весьма древнее. Тур — давно вымершее животное. По некоторым вариантам видно, что народ частично уже забыл, что такое туры, и имеет о них весьма смутное представление. В других вариантах образ их сохранился лучше. Туры в этом запеве не выдуманы, они сохранились из тех времен, когда они были широко распространены.
Несомненно исторична также картина древнего укрепленного города, какая рисуется в этом запеве. Северный певец не мог придумать ее от себя. Песня сохранила ту картину городских стен с ее угольными башнями, какая была типична для русских городов средневековья. Туры изображены как животные подвижные, кочующие, много видевшие. Они пробегают мимо Киева.
Они побывали во многих странах,
Шли, бежали мимо Киев славен град,
Мимо тую стену городовую,
Мимо тыи башни наугольные.
(Тих. и Милл. 38)
Тут они и видят «чудо чудное», «диво дивное»:
А по той ли стене по городовые
Шла ли-то душа да красна девушка,
А читает святу книгу евангелье,
А не столько она читает, вдвое она плачет.
(Гильф. 41)
Турица поучает своих детушек:
Не душа та красна девица гуляла по стене,
А ходила та мать пресвята богородица,
А плакала стена мать городовая...
Будет над Киевом-град погибелье.
(Рыбн. 194)
А тут плакала не душа красна девица,
А тут плакала стена да городовая.
Она ведает над Киевом несчастьице,
Она ведает над Киевом великое.
(Гильф. 41)
Слова «плакала стена городовая» встречаются не только в этой записи, но и в других. Они непонятны, если не иметь в виду, что под «стеной городовой» подразумевается имевшаяся в Киевском Софийском соборе мозаичная фреска под названием «Богоматерь — нерушимая стена». При разрушении татарами собора эта часть стены с образом уцелела, и с тех пор этот образ получил название «нерушимая стена». Изображенная на нем богоматерь считалась защитницей городских стен. Отсюда становится понятным выражение «плакала стена городовая», то есть плакала богородица под названием «нерушимая стена».
Упоминание о «нерушимой стене» также дышит глубокой древностью, является отголоском древнекиевской действительности.
Девица плачет потому, что на Киев надвигается Батыга. Далее следует описание этого приближения, и запев переходит в повествование.
Однако указанием на глубокую древность запева, на соответствие некоторых его частностей киевским древностям проблема этого запева еще не решается.
Как уже указано, мы должны считать этот запев привнесенным в эпос извне. Прежде всего образ плачущей богородицы совершенно не соответствует воинственному духу героического эпоса. Всеволод Миллер правильно указал, что предчувствия богородицы не сбываются. Киев не погибает, а спасается. Начало не соответствует концу и, следовательно, не относится к основному стержню повествования. Слезы перед опасностью совсем не в духе эпоса. Данный запев характерен только для одной былины — о Василии Игнатьевиче, то есть для одной из поздних былин. Как мы знаем, былины об отражении татарского нашествия стоят в тесной связи между собой, так что мотивы одних песен встречаются в других. Данный же запев ни к каким другим былинам, кроме былины о Василии Игнатьевиче, не прикрепился. Исключения крайне редки (Рыбн. 7). В Прионежье он сохраняет свою исконную, то есть неиспорченную ясную и осмысленную форму. Но в Приморской полосе и частично на Печоре туры — уже совершенно забытые животные. Под влиянием морских зверобойных промыслов они в былинах превратились в фантастических морских животных. Они плывут в море на остров Буян и встречают свою матушку-турицу также плывущей. В воде они и разговаривают. Мало того: непонятными стали не только туры, но и образ плачущей на стене богородицы. Это видно из того, что в очень большом количестве вариантов она, так же как и туры, входит в воду, по колено или по грудь, кладет евангелие на камень и, стоя в воде, начинает причитать. Совершенно очевидно, что она попала в воду со стены: она была перенесена в воду вместе с турами.
Такое обессмысливание показывает, что этот мотив с течением веков терял свою поэтическую прелесть и становился для народа непонятным. Он пришелся по вкусу главным образом религиозно настроенным исполнителям, которые внесли образ богородицы в воинскую былину, хотя он с ней и не вяжется.
Запев о турах имеется и как отдельная песня, притом в очень полной и законченной форме. Это свидетельствует о том, что песня о турах — не сколок былины о Василии Игнатьевиче, хотя такие случаи тоже встречаются, а совершенно самостоятельное произведение. Богородица в этих случаях плачет не о Киеве, а о вере, притом о старой вере. Богородица с плачем выносит из Киева евангелие и закапывает его в землю. Плачет она потому, что настоящая вера никогда больше не вернется.
Не бывать тебе, вера, во святой Руси.
(Григ. I, 33)
Такой же случай записан от А. М. Крюковой, которая сильно тяготела к старой вере (Марк. 13). Нам было бы очень важно установить, в каких именно кругах крестьянства, в какой среде
была распространена эта песня. К сожалению, собиратели сообщают о певцах не всегда то, что нужно. Драгоценное наблюдение сделал Григорьев. Он пишет: «Туры» являются раскольничьей обработкой начала старины о Василии Игнатьевиче». Это значит, что «туры» обращаются в раскольничьей среде. Но с утверждением Григорьева о первичности былины и вторичности раскольничьей обработки нельзя согласиться. Дело обстоит наоборот. Сюжет плачущей на стене богородицы весьма древен и создался еще до раскола, но не в системе героического эпоса. Первоначальная форма его нам неизвестна. В раскольничьей среде этот сюжет был приноровлен к раскольничьей идеологии. В этой же среде (раскол на Севере был весьма распространен) этот сюжет прикрепился к эпосу, а именно к наиболее поздней из былин об отражении татар. Но так как этот сюжет или эпизод и по духу, и по стилю, и по своим образам чужд героическому эпосу, он не прикрепился к другим песням о татарщине, а был, наоборот, искажен и обессмыслен. В единственной песне, где он имеется, в песне о Василии Игнатьевиче, он составляет инородное тело и не соответствует концу песни. Поэтому вполне понятно, почему этот запев исполняется сравнительно редко.
3. Приближение татар. Появление татар в былинах всегда описывается очень подробно и красочно и в основном исторически верно. Приближение всегда совершается чрезвычайно быстро и неожиданно. За быстрым появлением, однако, не следует быстрого натиска. Татары в эпосе не стремятся к тому, чтобы сразу занять город приступом. Они рассчитывают на сдачу города без боя, так как они обладают огромным численным превосходством.
Былина прекрасно передает то впечатление, которое производило появление несметных полчищ татар. Она донесла до наших дней живое воспоминание об одном из величайших исторических потрясений, которые вообще выпадали на долю России.
Зачем мать сыра земля не погнется,
Зачем не расступится?
(К. Д. 25)
Иначе образ прогибающейся земли использован в современной мезенской былине: земля прогибается от тяжести проходящих по ней людей:
Да как полотном мать сыра земля от войска изгибается,
Да на зеленые луга вода от грузу разливается.
(Аст. 44)
Чрезвычайно поэтично впечатление грозности надвигающейся силы передано в сибирской былине:
Не пыль в поле пылится,
Не туман с моря подымается,
Не грозна туча накатается,
Не из той тучи маланья сверкает:
Подымалася силушка зла неверная
Калина-царя, Тугарина.
(Тих. и Милл. 12)
От орды, от людей и животных исходит крик, наводящий ужас:
Как от покрику от человечьего,
Как от ржанья лошадиного
Унывает сердце человеческо.
(Гильф. 75)
Их число сравнивается с числом деревьев, веток и листьев в лесу (Гильф. 275). Солнце застилается, ветер перестает дуть.
Что от пару ли от лошадиного
Под нашим ли городом под Киевом
Потерялося красно солнышко.
(П. И. Ряб. — Андр. 3)
Воздух насыщается испарениями настолько, что доносит их до Киева.
А от пару было от конного
А и месяц-солнце померкнуло,
Не видеть луча свету белого,
А от духу татарского
Не можно крещеным нам живым быть.
(К. Д. 25)
Мы не можем жить и во городе во Киеве
От того ли от пару лошадиного.
(Крюк. 3)
Замечательно, что почти такими же словами приближение татар описывается в летописи. По выражению Галицкой летописи, «от гласа скрипания телег его, множества ревения вельблуд его и рьжания от гласа конь его» в Киеве не было слышно человеческих голосов.
Такое совпадение между былиной и летописью не случайно. Оно показывает, что в данном случае летопись восходит к народной песне: так о приближении татар говорили в народе. Картина чрезвычайно реалистична и правдива. Скрип телег, крики людей, ржанье лошадей, дорожная пыль, несметные полчища воинов, так что, казалось, земля под ними прогибается, — все эти детали доносят до нас отражение того впечатления, которое производило появление татар на простых русских людей.
Но былина дает и более подробное описание этого войска. Эпос знает, что татарское войско, возглавляемое одним лицом, все же не представляет сплошного единства. Былина упорно повторяет, что Калин наезжает с сорока царями и царевичами или с сорока королями.
Ко стольному городу ко Киеву,
При ласковом князе Владимире,
Наезжал черный собака вор Калин-царь
С сорока царями со царевичами,
С сорока королями королевичами.
У всех было силы набрано,
У всех было силы заправлено,
У всех было силы по сороку тысячей,
У самого собаки царя Калина
Силы было и сметы нет.
(Тих. и Милл. 11)
Число «сорок» не следует, конечно, понимать буквально; сорок — эпическое число, обозначающее вообще множество. Что понимается под «сорока королевичами» — не вполне ясно. Несомненно одно, что эпос отмечает очень четкую организацию войска, его деление на определенные боевые единицы. Татарское войско — отнюдь не беспорядочная и дикая орда. Это войско было прекрасно организовано и обладало железной дисциплиной, что делало его еще более опасным для разобщенных русских сил эпохи феодальной раздробленности. «В то время, когда монгольское войско было огромно по численности и подчинено единому командованию, поскольку монголы заканчивали дофеодальный период своей истории и феодальная раздробленность их еще ожидала впереди, среди русских, уже феодальных княжеств мы наблюдаем полное разобщение сил», — пишет акад. Греков.
Можно предположить, что деление войска, о котором сообщает эпос, носило характер деления по родам. Говоря о войсках времен Чингис-хана, акад. Греков пишет: «Род еще был там в силе, несмотря на ряд признаков, свидетельствующих о наличии классов. Войско еще строится по родам, как и у германцев эпохи Тацита. Члены рода стояли вместе, образуя отдельные отряды». Былина отмечает, что Калин окружен родней, из которой каждый имеет свое войско. Чаще всего называется его сын или сыновья, зятья и шурины.
Как на каждого зятя и на шурина
По три тмы да по три тысячи.
(Аст. 86)
Сквозь все эти указания угадывается социальный строй монголов, нашедший свое отражение в военной организации. Татары представляют собой объединение племен, на основе которого уже начинает создаваться ранний феодальный строй с сильной династической властью. Сыновья, шурины и зятья представляются в эпосе членами династии, возглавляющей и государство и войско и руководящей походом. Калин обычно именуется царем.
Эпос знает, что поход этот хорошо подготовлен и что подготовка длилась много лет.
Набирал набор он ровно три года.
(Аст. 12)
Другие певцы заставляют его набирать армию 30 лет. В войско набираются из каждой семьи все сыновья, кроме одного, который оставляется, чтобы содержать родителей (Аст. 12).
Слова песни «по три тмы да по три тысячи» указывают на собственно военный строй этого войска. Историк С. М. Соловьев приводит данные, из которых видно, что по определению Чингис-хана над каждыми десятью воинами имелся свой начальник, десятник; над десятью десятниками начальствовал сотник, над десятью сотниками тысячник, над десятью тысячниками — особый начальник, а число войска, ему подчиненного, называлось тмою1 (thoumên — 10 000). Песня сохранила исконное значение слова «тма». Три тмы да три тысячи дают фольклорное число 33 000.
За «сорока королевичами» можно усмотреть также указание на этническую и социальную неоднородность татарского войска. «Татары» — народное обозначение для весьма неоднородного по своему составу объединения. Собственно татарское племя в войске составляло меньшинство. Социальное неравенство было также весьма глубоким. Однако для народа эта сторона имеет меньшее значение, так как характерным качеством этого войска была не раздробленность, разделенность, а единство и сплоченность.
Одним из признаков этого единства было резко выраженное единовластие. Возглавляет войско всегда одно лицо, называемое царем. Чаще всего этот царь назван Калиным, но имеются и другие имена, как Скурло, Кудреванко и другие. Возможно, что в основе их лежат не сохранившиеся имена военачальников. Среди имен, упоминаемых в былине, выделяются два, как исторически достоверные, — это имена Батыя и Мамая. Имя Батыя чаще приурочивается к былине о Василии Игнатьевиче, имя Мамая часто упоминается в былинах типа «Мамаево побоище». В остальном имена Батыя, Мамая и Калина взаимно заменимы, и роль этих предводителей в эпосе совершенно одинакова. Внешне здесь имеется нарушение исторической действительности. Батый и Мамай разделены полутора столетиями. Но борьба в течение этих полутора столетий с точки зрения народа была одна и та же, и в этом смысле для народа Батый и Мамай совершенно равнозначны как враги русской земли. Песни об отражении татар слагались в течение всего времени борьбы с ними русских. Предметом этих песен служит не единичное и частное, а типичное и характерное для десятилетий и столетий. В этом — одно из жизненных проявлений силы и долголетия эпоса.
Таково войско, с которым придется иметь дело киевлянам.
Как уже указывалось, это войско не сразу стремится к приступу и не спешит с открытием военных действий. Татары не набрасываются на город, а останавливаются на некотором, иногда довольно значительном расстоянии от него. Здесь они располагаются станом.
Не дошел он до Киева за семь верст,
Становился Калин у быстра Непра.
(К. Д. 25)
Становил собака тут бел шатер,
У его шатра золоченой верх.
(Григ. I, 111)
Иногда поется о том, что татары окружают город плотным кольцом, то есть приступают к осаде его. Это обнаруживает Илья, который выезжает из Киева «посмотреть» татарскую силу. Он подымается на холм, смотрит в кулак или в трубу и видит следующее:
А с Калиным силы написано
Ни много, ни мало — на сто верст
Во все четыре стороны.
(К. Д. 25)
Этой силы на добром коне мне-ка будет не объехать,
Как серу-то все волку будет не обежать.
(Марк. 2)
Подсчет татарской силы, как мы еще увидим, в песнях воспевается подробно. Описанная в былинах тактика татар также вполне исторична. Батый появился под Киевом в 1240 году и осадил его, о чем летопись сообщает так: «В лето 6748. Приде Батый Кыеву в силе тяжьце многом множеством силы своей, и окружи град и остолпи сила Татарьская и бысть град во обдержаньи велице».
4. Татарский посол. Как уже указывалось, татары, окружив город, в эпосе никогда не пытаются взять его приступом, а пытаются склонить его к сдаче без боя. Для этого в Киев засылается посол.
Послы в эпосе изображены двояко. С одной стороны, посла избирают такого, который знал бы по-русски.
Ай же вы, мои татары,
Ай же вы, мои поганые!
А кто знает говорить по-русскому,
А толмачить по-татарскому?
(Тих. и Милл. 11)
Из вас бывал ли кто на святой Руси,
А по-русскому кто говаривал,
По-немецкому протолмачивал?
(Онч. 26)
Из этого видно, что послу дается устное поручение. Эта форма дипломатических отношений и связей князей между собой в эпосе переносится на отношения между русскими и татарами. Д. С. Лихачев, специально исследовавший древнерусский посольский обычай, пишет: «Все переговоры велись устно, через устные передачи послов. Русские князья исключительно редко переговаривались между собой грамотами. Их вполне заменяли «речи», точно передававшиеся послами и более или менее точно заносившиеся в летопись».
В древней Руси послы должны были выучивать свое поручение наизусть, ничего от себя не прибавляя.
И пословесно князю вговаривай.
Эта форма — древнейшая, и она сохранена эпосом для изображения отношений между русскими и татарами.
Наряду с этой древнейшей формой в эпосе сохранена форма и более поздняя. Послу вручался «ярлык», или, как также говорится в песне, «посольский лист». В былине обычно описывается, как Мамай или Калин, подступив к Киеву, ставит шатер и прежде всего садится на ременчат стул, чтобы написать ярлык. Ярлык этот иногда имеет роскошный вид. Он пишется не на бумаге, не пером и чернилами, а на бархате золотом. Подпись вышита скатным жемчугом. Внушительный вид и роскошная отделка этого ярлыка должны дать представление о мощности, богатстве и силе тех, кто его послал.
В тех случаях, когда послу дается ярлык, обычно уже не требуется, чтобы посол знал русский язык. Языка он может не знать, так как посол не должен вступать с русскими ни в какие переговоры и вообще не должен говорить. Послу даются подробные инструкции, как себя держать (и эти инструкции для нас чрезвычайно интересны); основной смысл их сводится к тому, что посол должен держать себя как можно более вызывающе: посол должен нарочито нарушать все русские обычаи, все те нормы и требования, которые выработались в культурной Руси как требования вежливости и благочестия. Въехав во двор, посол не должен привязывать коня; входя в палаты, он должен настежь открывать двери и не закрывать их за собой. Он не должен ни у каких привратников спрашивать разрешения войти.
Брось своего коня середь двора
Не привязана, не приказана,
Иди во гридни княженецкие,
Двери грудью на пяту бери.
(Кир. IV, 38)
Посол никому не должен кланяться.
Креста не клади по-писаному,
Поклонов не веди по-ученому
И не бей челом на все стороны
Ни самому-то князю Владимиру,
Ни его князьям подколенныим.
(Рыбн. 7)
Все это должно выразить то значение, которое татары придают самим себе, и презрение, которое они питают к русским. Как установил Д. С. Лихачев, послы говорили от имени пославшего их в первом лице. «Посол говорил от лица пославшего, как будто бы сам являлся в момент передачи «речей» этим пославшим». Все это придает послу особый вес, и посол держит себя вызывающе и заносчиво даже в тех случаях, когда никакие инструкции ему не даются. Татарский способ держать себя прямо противоположен тому, как держат себя русские богатыри и особенно Добрыня. Столкновение русских и татар рисуется как столкновение своей родной культуры с иноземным варварством. Заносчивость и высокомерие татар известны по многим историческим памятникам. Поэтому, когда у Кирши Данилова читается: «И в Киеве людей ничем зовет», мы должны признать эту черту вполне исторической.
В большинстве случаев послу поручается бросить ярлык на стол и сразу же вернуться. Это значит, что посол не должен вступать ни в какие переговоры.
Только брось ярлык да на дубовый стол.
(Григ. III, 59)
Все эти внешние формы вручения ярлыка соответствуют их содержанию. Мы увидим, что татарские требования носят характер грозного ультиматума.
Факт засылки татарами послов в осаждаемые города также вполне историчен. Менгу-хан, предшественник Батыя, подойдя к Киеву, послал в Киев послов с предложением сдать город. Киевляне этих послов убили, а на следующий год Батый сам подошел к Киеву и осадил его.
5. Требования и угрозы. Ярлык, принесенный послом, содержит требования татар и угрозы в случае их невыполнения. Первое и основное требование состоит в том, чтобы сдать город без боя. Кровавые намерения врага выражены в такой форме, будто им руководят соображения гуманности:
Владимир князь стольно-киевской!
А наскоре сдай ты нам Киев-град
Без бою, без драки великие
И без того кроволития напрасного.
(К. Д. 25)
Иногда требования указываются более подробно. Из вариантов былины о Калине можно вычитать следующие требования: очистить дороги до Киева, привести в порядок («выпахать») все улицы в городе. Княжеский двор должен быть очищен для Калина, богатырские подворья должны быть освобождены для его войск. Все палаты должны быть вымыты. С церквей должны быть сняты кресты.
Подобные требования по-разному сочетаются и комбинируются, но смысл их один: очищение княжеских палат для Калина и снятие с церквей крестов означает, что татары требуют не просто сдачи города как крепости, а требуют полной капитуляции, признания зависимости от татар, перехода всей власти в руки татар. Принятие этих требований означало бы потерю национальной независимости.
Как уже указывалось, требования носят ультимативный характер. Посол удаляется, не требуя никакого ответа.
В ярлыке содержатся не только те требования, которые предъявляются киевлянам, но и угрозы в случае невыполнения этих требований. Эти угрозы — не продукт вымысла или фантазии: они отражают трагический опыт русской истории. Город будет полностью уничтожен и сожжен. «И хотит он разорить да стольный Киев-град» (Гильф. 75). «Я и Киев-град-от город выжгу, вырублю» (Кир. II, 93). «Хочет Киев-град со щитом он взять» (Рыбн. 104). В знак уничтожения национальной независимости и самостоятельности будут уничтожены, сожжены все церкви или они будут взяты под конюшни. «Я ведь божьи-то церкви на огонь сожгу, Я святы-то иконы спущу на воду» (Марк. 3). Иконы будут не только спущены на воду, но и втоптаны в грязь (Григ. III, 98). Монастыри будут разорены (Марк. 77). Будет уничтожено поголовно все население (Григ. III, 111), в том числе дети и старики (Грир. III, 98). С молодыми будет поступлено иначе: они вместе с конскими табунами будут угнаны в Орду (Кир. IV, 38). Иногда отдельно требуется выдача богатырей (там же). Пытка и самая жестокая казнь угрожает за несдачу города всем киевлянам и лично Владимиру.
Все эти угрозы вполне историчны, и мы знаем, что они приводились в исполнение: города сжигались, население убивалось с изысканной жестокостью, молодые и работоспособные, особенно знающие ремесла, угонялись в плен, женщины уводились в рабство. Картина кровавого насилия верна и исторична.
Наряду с этими вполне конкретными и реальными угрозами имеются и угрозы фантастического характера. Они всегда касаются лично Владимира, о котором говорится, что с него с живого сдерут кожу или что он будет «выструган стругом». Евпраксии грозит другая судьба: Калин хочет взять ее за себя в жены или в постельницы.
Талантливые и искусные певцы умело и исторически верно сочетают содержание угроз, более слабые ограничиваются тем, что Калин грозит Владимиру казнью и хочет взять за себя Евпраксию.
Посол всегда совершенно точно выполняет данные ему поручения. Он скачет в Киев, не привязывает во дворе коня, широко распахивает двери, бросает ярлык на стол. Все это вызывает реплику иногда находящегося тут Ильи:
А это что у тя за болван сидит,
А этот болван неотесанный,
Неотесанный да неоскобленный?
(Тих. и Милл. 12)
Русскому богатырю мнимое величие татарского посла, его заносчивость и его угрозы не внушают ни страха, ни трепета.
6. Реакция Владимира на татарские угрозы. Можно было бы ожидать, что богатыри со свойственной им горячностью и силой немедленно бросятся на врагов и разгромят их. Но этого не происходит. Такое упрощенное развитие хода действия не соответствовало бы высокой ступени зрелости, достигнутой русским эпосом. Борьба гораздо сложнее, чем это представляется на первый взгляд. Татарской организации противостоит организация русская, русский государственный строй, каким он представляется в былинах. Отпор должны дать не отдельные люди, хотя бы они были героями, а государство. Государство, возглавляемое князем Владимиром, в эпосе оказывается неспособным дать отпор татарам. В этом отношении историческое чутье народа заставляет его дать решение вопроса, очень близкое к тому, которое выдвигают советские историки. Акад. Греков пишет: «Причина поражения русских дружин лежит в политическом строе тогдашней России. Ни бесспорное личное мужество отдельных бойцов и их вождей, ни правильные военно-стратегические соображения, которые несомненны в действиях защитников русских княжеств и отдельных городов, ни военные таланты вождей не могли задержать хорошо подготовленного неприятеля». Но в одном эпос расходится с историей. В эпосе, как мы уже знаем, нет феодальной раздробленности. Есть единое государство, возглавляемое Владимиром, ставленником князей и бояр. Как уже указывалось, Добролюбов не только установил факт отсутствия в эпосе феодальных войн, но правильно определил характер Владимира, когда писал: «Народ целый трехсотлетний период сгруппировал около лица одного Владимира, бывшего ему памятнее других». Владимир — собирательное лицо, представляющее чуждую народу классовую власть. Как Владимир реагирует на обрушившееся на Киев бедствие?
Тут-то Владимир-князь испужается,
Его резвые ноги подсекаются,
И белые руки опустилися,
И буйная голова зачем с плеч не катится?
(Тих. и Милл. 9)
Последняя строчка указывает на то, что Владимир готов от испуга и отчаяния покончить с собой, что он желает умереть. Чаще всего Владимир просто плачет:
Тут Владимир-князь да стольно-киевский
Он по горенке да стал похаживать,
С ясных очушек он ронит слезы ведь горючие,
Шелковым платком князь утирается.
(Гильф. 75)
У Крюковой он падает в обморок, так что его уносят в спальню:
А и помутилися очи ясные, призакрылися,
А понесли князя Владимира во постелечку во спальную ту,
А со печали со досады разболелся князь.
(Крюк. 3)
Владимир не может придумать никаких мер, кроме усиленных богослужений. Он идет в «пещоры», то есть в Печерскую лавру, «служит молебны со обетами», «чтобы господь помиловал» (Григ. III, 96). Он надевает «платье черное, черное платье, печальное» и идет в церковь молиться (Кир. IV, 35). О защите он не думает. Наоборот, он считает, что город нужно сдать, и советуется об этом с Ильей:
Гой еси, Илья Муромец!
Пособи мне думушку подумати,
Сдать ли мне, не сдать ли Киев-град
Без бою мне, без драки великие,
Без того кроволития напрасного?
(К. Д. 25)
В пудожской былине он высказывается более решительно: он предлагает город сдать без боя, а самому и всем богатырям разъехаться, то есть бежать.
Делать нам с Калиным нечего.
Отдать надо Киев-град без бою,
Всем богатырям разъехаться.
(Милл. 5)
В интимной беседе с женой он выражается еще более откровенно: город надо сдать и всем разбежаться.
Ай же ты, жена моя да любезная!
А и княгиня Апраксия!
А и пришло, видно, времечко да великое,
А и пришло, видно, в полон отдать
Славный город наш Киев-от
А и безбожному царю уж как Калину.
Всем сенаторам, вельможам, купцам и богатырям нужно разъехаться, а самому Владимиру с Евпраксией бежать.
А как нам с тобой на убег бежать,
А й, как видно, делать нам нечего
Со безбожным царем да нам со Калиным.
(Гильф. 69)
Приближение страшной опасности сразу ведет к образованию в Киеве двух лагерей. Пока мы видим только один из них. Это лагерь знати, бояр, купцов, духовенства, возглавляемый Владимиром. Этот лагерь стоит за принятие татарских условий, за сдачу города и личное спасение путем бегства.
Другой лагерь — лагерь народа и богатырей. Его мнения мы пока не знаем, но оно известно заранее: народ спасет и Киев и Русь.
Таким образом, мы видим, что борьба с внешним врагом осложняется внутренней борьбой. Историки, утверждавшие слабую классовую дифференциацию в Киевской Руси и ссылавшиеся на эпос, совершали ошибку. Несомненно, что в XIII—XIV веках классовый антагонизм еще не достигал той силы, как в позднейшие века. Но неверно, будто классовой борьбы нет в эпосе и что именно за это народ будто бы дорожил им. По мнению В. В. Мавродина, любовь народа к эпосу и к Киеву объясняется тем, что «нет еще темных пятен, порождаемых резким социальным расслоением. Нет богатых и жадных бояр, нищих холопов, насилия, гнета, надругательств над самой душой народа». Все это только «начинает проступать». Владимир «был воспет восхищенным им народом». Легко заметить, что В. В. Мавродин здесь ошибся. В эпосе есть богатые и жадные и — прибавим от себя — трусливые бояре, подлые изменники, готовые сдать город врагу и спасти прежде всего свою шкуру, и Владимир — глава их. Владимиром народ не восхищается. Можно признать, что острота борьбы между Владимиром и богатырями в истории эпоса усиливалась, но нельзя говорить, что этой борьбы в эпосе нет и не было. Между тем взгляд на былинного Владимира, как на организатора победы над татарами, укоренился в нашей науке. Так, Д. С. Лихачев пишет: «Эпические произведения идеализировали события и героев, которые были дороги для народного самосознания. Владимир стал представителем всего русского народа; он борется с татарами, которые заслонили в сознании русских более ранних врагов Руси». На самом же деле представителями народа являются богатыри, а Владимир изображается как враг народа и народного дела.
Пропасть, разделяющая Владимира и бояр с одной стороны, и народ с другой, с появлением Батыя проявляется с особой резкостью, но она мыслится в эпосе существующей издавна.
7. Отсутствие в Киеве богатырей. В большинстве песен об отражении татарского нашествия, «по грехам» Владимира, в момент грозной опасности богатырей в Киеве нет.
Отсутствие богатырей — не случайный эпизод в развитии хода действия, а непременная его составная часть, существенная для всего художественного замысла.
Есть, правда, и менее талантливые певцы, у которых отсутствие в Киеве богатырей изображается как случайность, несчастное стечение обстоятельств. Илья уехал закупать коней, Добрыня — седельца, а Алеша уехал в землю сорочинскую за сорочинским пшеном (Кир. II, 93).
А несчастие во Киеве случилося,
А что ни лучших богатырей не случилося.
(Рыбн. 161)
У лучших же певцов отсутствие богатырей есть признак глубокого разлада между Владимиром и богатырями. Времена, когда Добрыня, Алеша, Илья являлись в Киев, чтобы служить Владимиру, давно прошли. Между Владимиром и богатырями что-то произошло, но что — на это былины о татарщине не дают прямого ответа. Только в тех вариантах, в которых песня об отражении татар контаминируется с песней о бунте Ильи, причина ясна. Владимир сам приговорил Илью к заточению, и богатыри покинули Киев. Но и без такого соединения двух песен оказывается, что Владимир за что-то отказал богатырям от Киева. Об этом по ходу песни слушатель узнает или из уст самих богатырей или из уст Владимира.
Богатыри находятся в опале. Когда говорится, что «по грехам» Владимира в Киеве нет богатырей, это означает, что певцы всецело возлагают на Владимира вину за это, но внешняя причина этого отсутствия не всегда певцов интересует. Владимир знает, что он сам виноват. Вытирая слезы шелковым платком, он плачет не только от испуга, но и от досады и сожаления, что он разогнал богатырей.
Раздразнил-то я сильных, могучих богатырей,
Как все богатыри у меня поразъехались.
(Тих. и Милл. 11)
Внутреннюю причину этой опалы мы узнаем из уст богатырей. Им отказано для бояр. Илья говорит:
Я отказан уж от города от Киева,
От того я от пиру, пиру честного я,
Я еще-то все отказан от чиста поля,
У него есть-то там много бояр есть всех.
(Марк. 44)
8. Владимир у Ильи в темнице. Нет в Киеве и главного героя и защитника его — Ильи Муромца. Между приездом Ильи в Киев и нашествием татар в эпосе располагается былина о бунте Ильи против Владимира. Владимир полагает, что Ильи уже нет в живых, так как он сам приказал посадить его в погреб и уморить голодной смертью.
Таким образом, положение для Киева создается катастрофическое: Киев лишен своих богатырей, то есть своей военной силы, своей опоры и защиты.
Тем не менее мысль Владимира о сдаче города никогда не осуществляется. В разных сюжетах или версиях город спасается по-разному, но никогда Киев не сдается татарам.
В былине о Калине Евпраксия проявляет больше мужества, чем Владимир. Евпраксией в этих случаях названа дочь или жена Владимира. Ее образ — образ героической женщины. В противоположность Владимиру, она во всем держит руку богатырей. Когда Владимир приговорил Илью к погребу, она тайно от отца или мужа спасла его, приказав прокопать к погребу подземный ход, и в течение ряда лет сама носила туда пищу и снабжала Илью всем необходимым, вплоть до подушек и одеял. В этом она теперь признается. Илья жив, город будет спасен.
Владимир не хочет ей верить и грозит снести ей голову. В ответ на это она предлагает ему спуститься в погреб.
Сцена в погребе принадлежит к самым значительным во всем русском эпосе как по своему драматизму, так и по глубине замысла. Она не исторична в том смысле, что подобной сцены фактически никогда не происходило. Но она глубоко исторична в том, что в ней обобщен огромный исторический опыт. Только сам народ, руководимый своими, а не чуждыми ему вождями, может спасти родину. Чуждая народу власть без народа не в состоянии справиться с врагом. Она вынуждена в критические моменты обращаться к гонимым и опальным любимцам народа.
Что произойдет? Откажется ли Илья оказать помощь? Совершенно очевидно, что это невозможно, что Илья не может оставить родину на поругание татарам. Наступит ли примирение между Ильей и Владимиром? Совершенно очевидно также, что и это исключается, так как не может быть никакого примирения между народом и чуждой, враждебной ему властью. То, что происходит, свидетельствует о глубине мысли народа.
Здесь нет возможности воспроизвести сцену во всем разнообразии ее деталей у отдельных исполнителей. Но некоторые из них могут быть выделены как художественно особенно удачные. Чаще всего Владимир по указанию Евпраксии отправляется в погреб один, но нередко также они идут вдвоем. Иногда погреб находится далеко в поле или на горах. Он имеет в глубину сорок саженей, и чтобы в него попасть, нужно опустить лестницу. Илью приходится откапывать, — отваливать камни, отбрасывать песок, откидывать дубовую колоду или железную плиту. Владимир берет с собой ключи, иногда золотые. В самой темнице отмыкаются немецкие замки и откидываются железные решетки.
Часть этих подробностей воспроизводит реальную действительность. В старину тюрьма представляла собой именно яму в буквальном смысле этого слова. Другие же детали фантастичны. Яма напоминает могилу: она накрыта чугунной или каменной плитой — свидетельство жестокости и озлобления Владимира, который приказал закопать Илью живым. Но заботами Евпраксии Илья остался жив.
Да сидит-то Илья ведь в живностях.
(Гильф. 296)
В одних случаях говорится, что он не состарился:
Он во погребе сидит-то, сам не старится.
(Гильф. 75)
В других, наоборот, говорится, что он постарел: «А сидит сам стар, весь волосом оброс».
Владимир выступает отнюдь не как государь, дающий своему подданному определенное поручение: он выступает как виноватый перед своим судьей. Он кланяется ему в ноги, иногда становится перед ним на колени и просит у него прощения. Он перед ним заискивает и старается ему угодить. В одной записи (Гильф. 57) он сразу же выводит Илью из погреба, приводит его в палаты, целует его в уста, сажает подле себя и угощает. Этот случай следует признать художественно неудачным. В лучших песнях беседа происходит не во дворце, а под землей, и Владимир прилагает все усилия, чтобы заставить Илью вообще выйти. Владимир хочет пробудить в Илье его героические чувства. Он подробно рассказывает ему обо всем, что произошло в Киеве и что угрожает городу.
Илья слушает очень внимательно, но думает при этом свое. Илья понимает, что Владимир, говоря о Киеве и его спасении, в сущности заботится о собственном спасении, так как он не отделяет себя от Киева.
А постой-ка ты за веру, за отечество,
И постой-ка ты за славный Киев-град,
Да постой за матушки божьи церкви,
Да постой-ка ты за князя за Владимира,
Да постой-ка за Опраксу-королевичну.
(Гильф. 75)
Есть такие варианты, в которых Илья сразу же идет на выручку. Он прощает Владимира.
Да тут же старый казак Илья Муромец
Не положил он гнев на князя на Владимира.
(Григ. III, 98)
Тебя бог простит, да красно наше солнышко.
(Марк. 2)
Илья спрашивает, где его конь, или сам его находит (Гильф. 57, 75) и сразу же отправляется против Калина (Рыбн. 205).
Необходимо оговорить, что такие случаи очень немногочисленны. Они вызваны непониманием основного сложного замысла всего этого эпизода. Они — результат недопонимания и свидетельствуют о невысоком идейно-художественном уровне исполнителя. В буржуазной русской науке прощение Ильей Владимира вызывало восхищение ученых и вменялось Илье в заслугу. Такая точка зрения глубоко неправильна. Илья действительно великодушен, но не по отношению к Владимиру. Варианты, в которых Илья прощает Владимира, должны быть признаны художественно неполноценными, дефектными. Им противостоят другие многочисленные, более подробные и яркие тексты, полностью и более глубоко отражающие народную мысль.
Несмотря на все уговоры Владимира, Илья остается неподвижным. Он делает вид, будто слова Владимира обращены не к нему. «Еще нет от старого ответу же». «Как ответу от старого да тут не было». Он смотрит в землю: «Тут сидит-то старый, очей низвел». И это — несмотря на подробный рассказ Владимира о бедствии, о «невзгодушке», постигшей Киев. Тогда Владимир бежит за Апраксой. Она кормила-поила Илью, она его спасла от смерти, и Владимир убежден, что ради нее Илья согласится на борьбу. Он, таким образом, считает, что причина отказа Ильи — личная обида его на Владимира, и не понимает настоящих мыслей и чувств Ильи. Он даже пробует подкупить его подарками, обещает ему бочки вина, пива, меду и белого плису-бархату на новый шатер (Аст. 36).
Апракса иногда повторяет все слова Владимира, но успех один и тот же: «Еще нет от старого ответу же». И значит, дело не в обиде, так как Евпраксия его ничем не обидела.
В противоположность Владимиру, который объединяет себя с Киевом, Илья резко отделяет Владимира вместе с его князьями и боярами от Киева и всего русского народа, находящегося в страшнейшей опасности. Родина для него не там, где Владимир, а там, где народ и Киев. В сознании Ильи Владимир отстранен от Киева.
Иногда Владимир и сам это понимает, и певцы влагают в его уста такую форму просьбы, против которой Илья не может возражать или упорствовать:
Постарайся за веру христианскую
Не для меня, князя Владимира,
Не для ради княгини Апраксии,
Не для церквей и монастырей,
А для бедных вдов и малых детей.
(Кир. IV, 38)
В устах Владимира такая речь художественно не очень убедительна: здесь устами Владимира излагаются мысли Ильи. Но величайшим пафосом исполнены эти слова, когда их произносит сам Илья; в словах, с которыми Илья подымается на спасение Киева, выражено сознание своей миссии, своей жизненной задачи и цели, самосознание Ильи как героя:
Ай же ты, честная княгиня, вдовица Апраксия!
Я иду служить за веру христианскую,
И за землю российскую,
Да и за стольние Киев-град,
За вдов, за сирот, за бедных людей,
И за тебя, молодую княгиню, вдовицу Апраксию;
А для собаки-то князя Владимира
Да не вышел бы я вон из погреба.
(Гильф. 257)
Илья идет служить родине. Что же в этой песне понимается под родиной? Во-первых, это — «вера христианская» и «земля российская». Эти два понятия здесь объединены. Нас не должно удивлять, что Илья, стрелявший по церковным маковкам и показавший свое полное презрение к церкви, теперь вдруг говорит о вере, которую он собирается защитить. В ту эпоху христианство, через голову враждующих друг с другом феодалов, в народном сознании объединяло русский народ в одно целое. Слово «христианин» позднее превратилось в «крестьянин». В эпосе «христианин» означает «русский». Как русский, Илья будет защищать свою русскую землю, «землю российскую». Он будет защищать столицу этой земли — Киев, и народ, который в нем живет. Народ — это, в первую голову, сироты, вдовы и бедные люди. Он будет стоять за бедных людей, но он не может и не будет стоять за богатых. Родина в эпосе — это русская земля и живущий на ней народ.
Трагизм Ильи, отражающий трагическое положение, в котором находился весь русский народ, состоит в том, что родина унижена, растерзана, обесславлена теми, кто внешне ее возглавляет, кто стоит у власти. Владимир не представляет родину. За Владимира Илья не только не будет стоять, он обзывает его резкими, бранными словами. Такое отношение вызвано не личной обидой, а тем, что Владимир — воплощение некоторой части боярской и княжеской Руси, всегда готовой, в лице ее вождей, вступить с врагами в переговоры, в соглашение, предать и выдать родную землю и ее героев. Это видно не только из данной былины, но из целого ряда других, где Илья в более краткой форме говорит о том же:
Ты уж думай думу не со мной, а с боярами,
Со боярами да с толстобрюхими.
(Аст. 36)
Этими словами Илья выражает свой отказ выручать Киев. В сибирской былине он готов выступить на защиту родной земли, но требует:
Подай-ко мне своих изменников!
Привели к нему князей-бояр,
И посек он им буйны головы.
(Гул. 36)
Илья идет защищать Киев не ради Владимира, а, наоборот, через его голову и только после того, как устранены изменники из окружающей Владимира знати. Владимир полностью посрамлен, а его сторонники сметены гневом народа, который в лице Ильи берет дело защиты в свои собственные руки, вырывая его из рук правителей. В этом залог победы.
9. Подсчет вражеской силы. Первое, что иногда делает Илья, — он старается определить силы врага и размеры опасности. Он выезжает из города и на своем косматом Бурушке скачет с холма на холм и высматривает вражеское войско.
И не мог силы и счету дать.
(Гильф. 205)
Конца краю силы насмотреть не мог.
(Гильф. 75)
Владимир не преувеличивал. Опасность чрезвычайно велика: городу угрожает гибель. Об Илье Муромце говорится:
У того ли казака Ильи Муромца
Ужахнулось сердце богатырское.
(П. И. Ряб.-Андр. 3)
Это не значит, что Илья Муромец боится. То, что он испытывает, — не страх за себя, а обоснованные опасения за судьбу родины. Он видит, что ему одному эту силу не побороть.
Я не смею напуститься на рать-силу великую.
(Тих. и Милл. 11)
Эта небольшая деталь в повествовании имеет, однако, очень определенный и глубокий смысл. Она рисует нам Илью как героя. Илья прежде всего взвешивает реальную опасность. Как мы увидим, этого, например, не делает Ермак, который слепо бросается в бой и погибает в нем без пользы для дела. Подлинный герой не тот, кто слепо бросается навстречу верной гибели и погибает на торжество врагу. Народ требует такой организации дела, при которой личная храбрость и отвага были бы верным средством поражения врага. Желание Ильи узнать силу врага, определить характер и размеры опасности — первый шаг в такой организации отпора врагу. Для Ильи ясно, что нужны меры защиты, и эти меры он принимает. Илья берется за то, что Владимир выполнить не в силах, — за организацию сопротивления врагу. Таков народный герой. Он отличается не только личной храбростью, но пониманием условий, в которых он находится, способностью быстро и верно определить создавшуюся обстановку, не растеряться и найти правильный выход из самого трудного и, казалось бы, безнадежного положения, и тогда уже, не щадя жизни, бить врага не с тем, чтобы погибнуть, а с тем, чтобы одержать непременную победу. Эту победу Илья начинает организовывать.
10. Илья в стане Калина. Первое, что нужно сделать, — это найти средства, чтобы выиграть время. Татарский посол вернулся в свой стан, не вступив ни в какие переговоры. В ответ на это посольство Илья теперь сам отправляется к Калину в качестве посла якобы с целью переговоров, а на самом деле чтобы выиграть время и принять меры для защиты.
У Калина Илья просит отсрочку сдачи города якобы для того, чтобы киевляне могли приготовиться к смерти.
А дай ты нам сроку на три дни
В Киеве нам приуправиться,
Отслужить обедни с панафидами,
Как-де служат по усопшим душам,
Друг с дружкой проститися.
(К. Д. 25)
Эта просьба исполнена скрытой иронии. Она означает, что в Киеве будто бы царит такое отчаяние, что хотят служить панихиды друг по друге, как по усопшим. (Ср. Григ. I, 111.) В других случаях отсрочка испрашивается якобы для того, чтобы приготовиться к встрече победителей.
Уж ты чуж, да Калин Смарадонович,
А ты дай нам сроку на три годичка,
Намостить мосточки каленые,
Усыпать песочками желтыма,
Утянуть все сукна багречевые,
Убивать гвоздьем шеломчатыим,
Да куда встречать собаку царя Калина,
А куда идти да куда ехати
Самому собаке царю Калину.
(Гильф. 304)
Чаще всего, однако, просьба об отсрочке не мотивируется ничем. Она сопровождается подношением богатых подарков: чаш с золотом, серебром и жемчугом. Здесь может быть указано, что в русском эпосе вообще никогда нет ни малейшего уважения к врагу, как это имеет место в западноевропейском эпосе, где, например, сарацины изображены великодушными и где враги любуются друг другом. Русский эпос допускает по отношению к врагу только полное презрение и ненависть.
Отсрочка либо дается, и тогда Илья продолжает свои действия, либо в ней отказывают, и тогда Илья тут же, находясь в стане Калина, бросается в бой. По этому признаку можно отличать две версии данной формы сюжета. Мы рассмотрим сперва тот случай, когда отсрочка дается. Она обычно дается не на три года, а только на три дня, но Илья старается использовать и эти три дня.
11. Укрепление города. Илья возвращается в Киев. Фактически власть в городе перешла к нему, хотя не произошло никакого переворота. Можно установить, что Владимир находится теперь в подчинении у Ильи.
Первая мера, которую принимает Илья, это — спешное укрепление города. Осуществление этой меры он поручает Владимиру:
Запирай, князь, ворота крепко-накрепко,
Засыпай их желтым песком, серым камешком.
(Кир. IV, 38)
Заложи-ка ты ворота крепко-накрепко,
Туго-натуго, во стены городовые,
И прикажи засыпать песками рудожелтыми.
(Рыбн. 141)
Рассказ о защите города путем укрепления стен встречается крайне редко, хотя он в высшей степени реалистичен и исторически вполне соответствует действительности. Редкость этого мотива может быть объяснена тем, что укрепление города свидетельствовало бы об ожидании длительной осады и длительной обороны, оборонительная же тактика совершенно не в духе русского эпоса. Интересно, что в одной записи совет укрепить стены исходит не от Ильи, а от бояр, которые говорят:
Стену надо делать белокаменну
Да засыпать желтым песком.
(Кир. I,58)
Этот совет в данном варианте вызывает яростное возмущение Ильи. Он вскакивает со своего стула и предлагает послать посла к Калину, чтобы «просить сроку», а тем временем собрать богатырей. В данном тексте мы имеем редкий случай, когда Владимир, князья, бояре вместе с богатырями собираются «думу думати», то есть изображается нечто вроде военного совета. На этом совете бояре требуют оборонительной войны, рассчитанной на спасение от врага, Илья — наступательной, рассчитанной на уничтожение и разгром врага.
Если же укрепление города производится по распоряжению Ильи, он никогда не руководит им сам, а поручает это Владимиру, так как в его планы вовсе не входит допустить врага до стен города. У него планы совсем другие.
12. Илья в ставке Самсона. Поручив возведение укреплений Владимиру, Илья сам берется за более важную задачу, а именно за создание в Киеве той военной силы, которая могла бы оказать отпор татарам. Военная сила в эпосе — это всегда богатыри.
Где находятся богатыри — неизвестно, и Илье приходится долго их разыскивать. На своем косматом Бурушке он ездит все три предоставленные ему дня, но не может никого найти.
И с утра весь день ездил до вечера,
И не мог найти во чистом поле бела шатра.
(Рыбн. 141)
Он скачет с холма на холм, едет на горы Фараонские, едет на восток, высматривает все поля и, наконец, находит богатырей у моря, или у Пучай-реки, или где-либо в ином месте. Картина поисков Ильи, скачущего с холма на холм, из стороны в сторону в тревоге за родную землю, не зная, куда броситься, и имея сроку только три дня, полна напряженного драматизма.
Богатыри обычно находятся в поле, в шатре или в нескольких шатрах, из которых один имеет золоченый верх. Это шатер Самсона. Именно его, своего крестного отца или своего дядюшку, и разыскивает Илья.
Былины, в которых Илья до боя едет разыскивать богатырей, могут быть выделены в особую версию об Илье, Калине-царе и Самсоне.
Изучение ставки Самсона показывает, что это отнюдь не застава и что богатыри здесь не находятся на страже Киева. О приближении к Киеву татар они ничего не знают. Это изгнанные Владимиром герои, которым «отказано» от Киева; они находятся не у дел и проводят свое время в праздности. Они не рассеялись, не разъехались и составляют некоторую организацию. Ставка возглавляется Самсоном.
Предполагается, что Самсон возглавляет богатырей с тех пор, как Илья находится в погребе и богатыри покинули Киев. Библейское имя этого героя, полученное им по необычайной силе Самсона, эпизодическая роль, которую он играет в повествовании, — все это указывает на позднее происхождение этого образа по сравнению с образом Ильи. Образ этот создается потому, что в народном сознании невозможно уничтожить, изгнать или рассеять богатырей. Если не будет Ильи, если деспотическая воля Владимира лишила его жизни, будут другие, которые встанут на его место хотя бы временно. Данная версия создается как прямое продолжение песни о восстании Ильи против Владимира.
Самсон заменяет старшего среди богатырей, «атамана» Илью Муромца, пока Илья находится в погребе. Иногда богатыри покинули Киев именно в знак протеста против насилия над Ильей. Слово «казак», которое иногда применяется к Илье или Самсону, не означает, что они действительно мыслятся казаками типа казаков XVII века. Слово «казак» означает, что герой, обозначенный этим словом, стоит в оппозиции к правительству, не служит ему и находится на окраине государства, живя собственной организацией, независимо от правительства.
Мы уже знаем, что в момент наступления татар власть фактически перешла в руки Ильи. Теперь он представитель государственных интересов, которые вместе с тем являются интересами народными. Но Самсон этого не знает. Он принимает Илью за ходатая от Владимира. Илья теперь попадает по отношению к Самсону в такое же положение, в каком еще совсем недавно Владимир находился к нему: он просит о помощи.
Богатыри во главе с Самсоном в разных вариантах дают разные ответы. В одних случаях они с радостью едут в Киев.
Они рады помочь Владимиру, и Владимир встречает их с почестями и устраивает им пир. Но это редкий случай (Григ. I, 111, III, 90; Аст. 12, 47). Обычно Илья встречает упорный и убежденный отказ. Наиболее развернутую форму такого отрицательного ответа мы находим у Т. Г. Рябинина:
Ай же крестничек ты мой любимый,
Старые казак да Илья Муромец!
А и не будем да мы и коней седлать,
И не будем мы садиться на добрых коней.
Не поедем мы во славно во чисто поле,
Да не будем мы стоять за веру, за отечество,
Да не будем мы стоять за стольный Киев-град,
Да не будем мы стоять за матушки божьи церкви,
Да не будем мы беречь князя Владимира,
Да еще с Опраксой-королевичной:
У него ведь есть много да князей-бояр,
Кормит их, и поит, да и жалует,
Ничего нам нет от князя от Владимира.
(Гильф. 75)
Слова «да не будем мы стоять за веру, за отечество» звучат совершенно необычно в устах русского богатыря, все содержание жизни которого состоит в защите отечества. Но так же, как Илья, и другие богатыри не могут признать родиной княжеско-боярскую Русь, которая изгнала их из своей среды. Их родина — народная и богатырская Русь, и это они впоследствии докажут на деле. Они нанесут врагу последний, решающий удар и помогут изгнанию его навсегда и с позором из пределов родной земли. Но сейчас они не хотят идти на зов Ильи, так как идти за Ильей — это означало бы примириться с Владимиром, тогда как никакое примирение, никакой компромисс для них невозможен.
Илья уезжает ни с чем. Он может надеяться только на себя. Причина отказа всегда одна:
Он слушает князей-бояр,
А не почитает богатырей.
(Рыбн. 205)
Уж давно нам от Киева отказано,
Отказано от Киева двенадцать лет.
(Кир. IV, 38)
Очень возможно, что версия с включением в повествование Самсона — версия более поздняя. Она показывает обострение в эпосе социальной борьбы, но она же показывает, насколько в народном сознании Илья представляется выше всех своих собратий, которые, впрочем, кроме Самсона, по именам не названы. У него верный глаз, и он сразу понимает, что нужно, тогда как богатыри понимают то, что от них требуется, только в самый последний, решительный момент.
13. Ермак в ставке Ильи. Подобно тому как с развитием эпоса для лучшей обрисовки богатырей, находящихся в опале, была создана фигура Самсона, так для обрисовки положения в Киеве, лишенном богатырей, была использована фигура Ермака.
Роль Самсона состоит в том, что он возглавляет богатырей вне Киева, пока Илья находится в заточении, следовательно, его появление возможно только в таких вариантах, в которых повествуется или известно о заточении Ильи. В тех же вариантах, где Илье, как и другим богатырям, отказано от Киева и они находятся где-нибудь в степи, атаманом богатырской ставки всегда является сам Илья.
Для опустевшего Киева эпос создает новых богатырей, богатырей младшего поколения. Это — Ермак и Василий Игнатьевич. Введение в повествование Ермака создает особую версию. Былина о Василии Игнатьевиче стоит еще более обособленно и может быть определена не только как особая версия, но и как особый сюжет.
Фигуры Ермака и Василия Игнатьевича совершенно различны по своему характеру и типу. Есть свой замысел в создании каждого из этих героев. Василий Игнатьевич будет рассматриваться позднее, Ермак же должен быть рассмотрен до того, как происходит решающая схватка, так как в этой схватке Ермак участвует.
Первый вопрос, который возникает у современного читателя, — это вопрос о том, соответствует ли эпический, былинный Ермак историческому.
Об историческом Ермаке создался целый ряд прекрасных исторических песен. Народ помнит его сибирские походы, заставляет его беседовать с Иваном Грозным, приписывает ему участие во взятии Грозным Казани.
Имя Ермака во всех былинах совершенно устойчиво и не заменяется никакими другими именами. Мы можем полагать, что оно идет от исторического Ермака. Но этим и ограничивается историчность Ермака былинного. Ермак в былине — не завоеватель Сибири, каким он является в некоторых исторических песнях, он перенесен в далекое прошлое и сделан защитником Руси от татар.
Внесение его имени в эпос не случайно. Ермак должен был произвести на народную фантазию огромное впечатление. Он — не царский воевода, а выходец из народа, оказавший государству огромную историческую услугу присоединения к Руси Сибири. О нем слагаются песни, и его имя входит в эпос.
В Киеве богатырей не оказывается, но теперь вдруг объявляется молодой, никому до тех пор в Киеве неведомый Ермак. В песнях об Илье и Калине Ермак всегда изображается очень молодым, почти отроком. В момент страшной опасности, когда некому защитить Киев, так как богатыри находятся в опале, Ермак идет к Владимиру и просит у него разрешения сразиться с врагами.
Дай-ко мне прощеньице-благословеньице
Повыехать в раздольице чисто поле,
Поотведать мне-ка силушки поганого.
(Рыбн. 7)
Владимир никогда не отпускает Ермака.
Ах ты, млад Ермак Тимофеевич!
Ты дитя захвастливо, заносливо,
Заносливо дитя, неразумное,
Не служить, не стоять ти за Киев-град!
(Рыбн. 120)
Владимир дает ему различные другие поручения. Он, например, посылает его за Ильей (Кир. I, 58) или разрешает «посмотреть силу», то есть сосчитать, «сосметить» количество стоящих под Киевом татар.
Как эту силу считает Илья, мы видели выше. Но Ермак — герой совершенно иного типа, чем Илья. Об Илье говорится, что его богатырское сердце «ужахнулось». О Ермаке поется как раз обратное:
Посмотрел Ермак силушку великую,
Его сердце богатырско не ужахнулось.
(Рыбн. 7)
Значит ли это, что молодой Ермак смел, а старый Илья труслив? Отнюдь нет. Это значит, что молодой, неопытный Ермак не понимает опасности, а старый и мудрый Илья ее понимает.
Ермак обычно не выполняет того, что ему поручает Владимир. Из Киева он уезжает и едет в богатырскую ставку, которая находится под начальством Ильи.
Ставка Ильи носит иной характер, чем ставка Самсона. Самсон объединяет опальных богатырей, изгнанных из Киева или покинувших его в знак протеста. Ставка Ильи есть ставка военная. Илья собрал богатырей для оказания отпора Калину. Это — своего рода штаб, находящийся в поле, в непосредственной близости неприятеля. Во многих былинах Ермак просто приезжает в ставку; в песне ничего не говорится о том, как эта ставка создалась. В других записях после появления Калина богатыри один за другим уезжают из Киева и разбивают шатры где-нибудь у креста Леванидова или на Пучай-реке и т. д. Они «справляются-сподобляются», то есть готовятся к схватке. Всего собирается двенадцать богатырей во главе с Ильей. Палатка Ильи отмечена золотыми кисточками, «чтобы знали поганые татарове, что стоит Илья Муромец во чистом поле» (Гильф. 138).
Таким образом, мы видим, что русские готовятся к бою и что и в этих случаях Владимир отстранен от дела защиты Киева. Богатыри действуют без него. Они собирают богатырей для предстоящей схватки.
Вопреки приказанию Владимира, Ермак приезжает сюда же. Илья принимает его хорошо, и ему дается то же поручение, что и в Киеве, то есть «обсчитать силу». Ермак выполняет поручение Ильи, но не доводит его до конца: сосчитав силу, он не возвращается в ставку, ничего не сообщает Илье, а прямо бросается в бой. Описание боя мы дадим ниже, здесь же упомянем, что в этом бою Ермак — редчайший случай в эпосе — нередко погибает. В русском эпосе герои не погибают, а одерживают победу. Гибель Ермака — прямое следствие нарушения приказа Ильи.
Какой смысл был во введении в эпос эпизодической фигуры Ермака? Образ этого юного героя, с таким рвением набрасывающегося на врага, исполнен силы и благородства. И тем не менее Ермак осуждается. Он горяч, молод и безрассуден. Он «младешенек-глупешенек». Ермак готов броситься в бой, не ожидая приказаний. В этом отношении он противоположен Илье с его мудрой, спокойной, несокрушимой силой и дисциплинированностью. Ермак — представитель слепого, анархического героизма, а такой героизм народу не нужен. Ермак сперва не выполняет приказа Владимира, потом не выполняет приказа Ильи. Его гибель вызвана им самим.
Совершенно иначе действует Илья. Чтобы победить врага, он собирает богатырей, то есть организует победу. Только после соответствующей подготовки он идет на бой, и тут он не менее смел, чем Ермак. В лице Ермака осужден слепой героизм, в лице же Ильи возвеличен тот вид героизма, при котором герой сперва создает условия для успеха, — а одно из этих условий правильная организация дела, — а затем уже для достижения цели не щадит своей жизни и не думает о себе. В лице Ильи народом воспета великая сила организации и организованности, и в этом смысле ему противопоставлен безрассудный Ермак, гибель которого не приносит пользы тому великому делу, для которого он умирает. Гибель Ермака подробно рисуется при описании боя.
14. Бой. Хотя в различных версиях былины о Калине бой может протекать по-разному, отличия касаются только деталей и эпизодов, но не касаются событий по существу их значения и их исхода.
Бой представляет собой кульминационный пункт всего повествования. Тем не менее, какие бы формы он ни принимал, он описывается весьма кратко.
Есть случаи, когда Илья поражает все татарское воинство один. Это происходит тогда, когда он находится в стане врага для переговоров об отсрочке, но ему в этом отказывают. После отказа Калина Илья тут же, находясь в татарском расположении, бросается на врагов.
Один он воюет с татарами также и после отказа Самсона и богатырей помочь ему. В своем стремлении спасти Киев он пока остается одинок. Его попытка привлечь к этому делу богатырей терпит неудачу. Он возвращается в Киев и, не доходя до города, нападает на стоящую под городом татарскую силу.
Картина боя Ильи с татарами коротка и проста, но она вместе с тем полна величия. Илья приходит в состояние вдохновения. Певцы, говоря о том, что «его богатырское сердце разъярилося», вместе с тем подчеркивают его силу.
А старые казак да Илья Муромец
А й на коне сидит подобно как столетний дуб,
И на коне сидит да не шатается,
А его сердечико да разгорается.
(Гильф. 170)
Другие певцы более подробно описывают вдохновение Ильи, подъем всех его сил, устремление всей жизненной энергии на одну цель.
И сомутились у старого очи ясные,
И разгорелось у старого ретиво сердце;
Не увидел старый свету белого,
Не узнал старый ночи темныя,
И расходились у его плечи могучие,
И размахнулись руки белые,
И, засвистела у него палица боевая,
И зачивкала у него сабелька острая.
(Тих. и Милл. 8)
В других текстах бой описывается короче.
Не ясен сокол с-под облак напущается
На гусей, на лебедей, на малых уточек, —
Святорусский богатырь да Илья Муромец
Напущается на силу на татарскую,
Заезжает прямо на середочку,
Стал татаровей конем топтать,
Стал поганых копьем колоть.
Другой, более короткий образец:
Он ведь день рубился до вечера,
Он темну ночь до бела свету,
Не пиваючись, не едаючись,
А добру коню отдыху не даваючись.
(Григ. I, 111)
Несмотря на лаконичность подобных описаний, мы чувствуем всю силу восхищения певцов мощью, героизмом и несокрушимой силой Ильи.
Встреча одного героя с целым войском врагов для эпоса обычное явление. В нем еще не выработались средства, чтобы описать действия больших военных соединений, действия организованных армий. В эпосе нет русского войска и нет командования, они в их исторической конкретности появятся только в исторических песнях XVI века. Тем не менее картина боя, как она дается в эпосе, должна быть признана художественно правдивой и в известной степени исторически верной. В конечном итоге бой в те времена, когда еще не было известно огнестрельное оружие, сводился к рукопашной схватке. Дрались один на один. Сражение армий в решающий момент состояло из тысяч единовременных и последовательных единоборств. Так описывается сражение и в былине. Илья одного за другим поражает татар. Бой описывается не с точки зрения командующего, наблюдающего за ходом событий с некоторого расстояния и видящего передвижения и столкновения больших масс, а с точки зрения рядового участника, имеющего перед собой один на один врага, с которым он должен сразиться. Этим объясняется, почему сражения в эпосе состоят из последовательного ряда единоборств.
Но в эпосе можно найти не только описания боя, в нем можно найти следы русской стратегии и тактики тех времен. Такие следы имеются в тех вариантах, в которых Илья сражается не один.
Есть варианты, в которых Илья перед боем расставляет силы. Он отдает распоряжения, кому куда становиться, используя природные условия. Одни должны напасть с моря, другие — с поля, третьи — с реки.
Которых слал от синя моря,
Которых слал от чиста поля,
А которых слал от Почай-реки.
(Кир. I, 18)
Илья идет в бой не один в тех случаях, когда Самсон отзывается на его призыв и приходит вместе с ним на выручку Киеву. В таком случае Илья, Самсон и все богатыри, которые находились в ставке, идут в бой совместно. Они обычно бросают жребий, кому какой участок достанется. Самсону достается «рука правая» или правый «фланк», Добрыне с Алешей или другим богатырям «рука левая», а «Илейке доставалась середка силы, матица» (Кир. IV, 38).
Деление военных сил на три части — вполне историческое явление. «Построение войск перед боем заключалось в разделении их на три полка. В центре — главный полк — чело, по бокам его — крылья. На древних рисунках часто наблюдается клиновидное построение дружины. Точно неизвестен характер фронта и взаимное положение чела и крыльев. Судя по тому, что «лобовые полки» первыми соприкасались с врагом, можно думать, что чело выдвигалось вперед... При таком положении расчет был на вовлечение противника в глубь среднего полка и на удар с флангов боковыми полками (крыльями)». Былина дает возможность иного понимания смысла такого расположения. Русские не заманивали врага в глубь своего расположения, а наоборот, сами клином вторгались в расположение врага. Так всегда происходит сражение в эпосе. Илья, избирая себе «матицу», то есть лоб, берет на себя самый трудный и самый ответственный участок. Он врывается в глубь расположения врага и доходит до Калина. Он рубит ему голову или поражает его копьем, в то время как остальные богатыри нападают с флангов. Илья расправляется также с сыном и зятем Калина, а богатыри рубятся с остальными и не оставляют в живых ни одного татарина. В других вариантах Калин остается живым, но его войско опрокидывается, и он, разбитый наголову, позорно бежит с остатками своей армии.
Так побеждает сила русского оружия. Решающим моментом в одержании победы является не только личная храбрость, но и правильная организация дела.
15. Илья в плену. Бой не всегда протекает так беспрепятственно, как это изображается в приведенных случаях. Некоторые певцы заставляют Илью Муромца во время боя попасть в плен. В плен он попадает не по собственной оплошности или непредусмотрительности. Враги ловят Илью хитростью: они роют ров, яму или делают подкоп, и Илья падает в эту яму вместе с конем. Из исторических источников известно, что всякого рода ловушки и ямы широко применялись в войнах раннего средневековья.
Об этой опасности Илья, по некоторым вариантам, ничего не знает, по другим, более распространенным, он узнает о ней от своего мудрого коня. Конь предупреждает его о предстоящей беде, — он не может перескочить через яму и пытается удержать Илью. Но Илья этой опасностью всегда пренебрегает. Татары ловят Илью и приводят его к Калину.
В таких случаях Калин всегда пытается переманить Илью на свою сторону. Он обещает ему различные блага: предлагает ему воеводство, почет («я дам тебе место подле себя»), предлагает
ему отправиться в татарскую землю, если он не хочет воевать против своих же. Но Илья предпочитает умереть на родине, чем жить на чужбине:
Да повесьте меня да на своей земли,
Да во славном-то городе во Киеве.
(Гильф. 296)
Весьма подробная картина пленения Ильи и допроса его имеется у Т. Г. Рябинина (Гильф. 75). Здесь Калин оказывает Илье всякие почести: Илью приводят скованного, но Калин велит его немедленно расковать, сажает рядом с собой за стол, предлагает ему самую лучшую одежду. Он также предлагает Илье «держать золоту казну по надобью», то есть свободно распоряжаться средствами по своему усмотрению. Таким образом, Калин предлагает все то, чего Илья у Владимира не имел. Выходит, что татарский Калин лучше понимает значение Ильи, чем киевский Владимир. Но для Ильи не может быть никаких сомнений в том, как он должен поступить. С врагом не может быть никаких переговоров ни о чем. Илья не только не принимает предложений Калина, но для него даже простой, не почетный плен был бы невозможен: возможна только победа или смерть, ничего другого.
16. Победа. Предложения Калина наполняют Илью такой яростью, что от этой ярости у него прибавляется силы. Он рвет все путы и цепи и бросается на татар, хватая первого попавшегося татарина (иногда ему попадается посол, приезжавший в Киев с предложением сдать город) и размахивая им, как оружием, вместо дубины. Теперь он вновь зовет на помощь Самсона. Он стреляет по его далекой палатке наговоренной стрелой, которая должна прорвать палатку, упасть Самсону на грудь и удариться в кольчугу, но не убить его. Стрела подымает Самсона от сна. Теперь Самсон уже не думает об отказе. В нем тоже проснулся богатырь и «стоятель» за родину. Бой за родину ведет Илья, Илья в беде, и Самсон вместе с другими богатырями бросается на татар и доканчивает их поражение.
Народ не признает в эпосе никаких половинчатых или частичных, неполных побед. В эпосе воспевается только полная и окончательная победа, такая победа, которая навсегда обезвреживает врага. Враг с позором изгоняется из Руси, отстоявшей свою независимость, честь и свободу. Уходя, враг дает клятву никогда больше не возвращаться.
А й не дай бог больше бывать под Киевом,
Ни мне-то бывать, ни детям моим,
Ни детям моим, ни внучатам,
Ни внучатам моим, ни правнукам:
Что во городе во Киеве
Есть сильные, могучие богатыри.
(Тих. и Милл. 11)
Не дай бог нам бывать ко Киеву,
Не дай бог нам видать русских людей!
Неужто в Киеве все таковы,
Один человек всех татар прибил?
(К. Д. 25)
17. Так называемая былина о Камском (Мамаевом) побоище, или о том, с каких пор на Руси перевелись витязи.
Победой русского войска, полным разгромом врага былина об Илье и Калине-царе и внешне и внутренне завершается. Такой конец отвечает историческому сознанию русского народа, он отвечает требованиям высокой идейности искусства и совершенства форм художественного выражения идеи.
Тем не менее, — мы не можем точно сказать, когда, в каком веке, — к данной былине был прибавлен другой конец. Этот конец настолько меняет смысл, идейное содержание всей песни, что большинство ученых принимало песню с ним за другую, самостоятельную песню.
По этой версии, после одержанной победы завязывается новый, вторичный бой, и в этом бою богатыри терпят поражение и погибают. Как уже указывалось, в науке было высказано мнение, будто поражение русских — исконная, древнейшая форма песен о татарщине и что это поражение отражает историческое поражение русских при Калке в 1242 году.
В действительности же дело обстоит совершенно иначе. Отдельной песни подобного содержания вообще не существует, есть только добавленный новый конец, причем этот конец добавляется ко всем имеющимся версиям былины об Илье и царе Калине: он прибавляется как к песням типа «Илья и Калин», так и песням «Илья, Ермак и Калин» и «Илья, Самсон и Калин».
Заглавие «Камское» или «Мамаево» побоище для таких былин необязательно и нехарактерно. Эти заглавия равным образом прилагаются как к песням, в которых после одержанной победы завязывается новый бой, так и к песням без такого осложненного конца. С другой стороны, песни с осложненным концом далеко не всегда так обозначаются, а обозначаются «Илья и Калин-царь». Особое заглавие не служит показателем особой песни.
Не всегда возможно решить, в каких случаях заглавие дано народом и в каких — собирателями. Возможно, что заглавие дано собирателями под влиянием литературного «Сказания о Мамаевом побоище» начала XV века, с которым былина под тем же заглавием не имеет совпадений, кроме общего стержня повествования о нападении и отражении татар. Это разные произведения.
Заглавие же «С каких пор перевелись витязи на Руси» определенно принадлежит издателям. Оно было пущено в оборот писателем Меем для опубликованной им записи этой былины (Кир. IV, 108—115). Долгое время этот текст считался классическим. На нем основывали свои исследования и Орест Миллер, и Веселовский, и Всеволод Миллер, и другие. Этот текст приводился, когда утверждалось, что смысл песен о татарском нашествии — необходимость смирения перед божьим гневом. Между тем текст Мея оказался, если не прямой фальшивкой, то искусственной стилизацией под духовный стих. Стилистический анализ показывает множество ненародных оборотов («Было так — на восходе красного солнышка...», «Видит он...», «Знать, тоскует он по хозяине» и др.); целый ряд деталей невозможен в эпосе (витязи ночуют на распутье трех дорог, чего в эпосе никогда не бывает: на распутье они выбирают себе дорогу), а главное — весь ход событий и придаваемый им смысл явно не народны. Так, в данной записи витязи так пугаются возвращающихся татар («напугались могучие витязи»), что бегут в горы. Это во всем русском эпосе единственный случай бегства русских, и такое нововведение принадлежит не народу, а Мею. Ложная «народность» произведений Мея была установлена Добролюбовым в его рецензиях на «Псковитянку» Мея и на его перевод «Слова о полку Игореве».
Так называемую былину о «Камском» или «Мамаевом» побоище следует рассматривать не как особую песню, а как случай особой версии конца.
Этот новый конец имеется в двух совершенно различных редакциях или вариантах.
В одной из них заметно воздействие духовных стихов, и она имеет религиозно-аскетическую направленность (хотя и не в таких формах, как это сделано у Мея), другая имеет, наоборот, направленность антицерковную, богоборческую.
В первой редакции богатыри, побив всех татар до единого, возвращаются в свои шатры, чтобы отдохнуть и отоспаться, иногда — чтобы попировать. В шатрах на время боя ими была оставлена охрана, которая теперь их встречает. Обычно это два брата. Именуются они различно. Иногда просто говорится «два братца», иногда точнее — «два брата долгополые Лука и Матвей» (Онч. 26), «долгополые поповичи» (Григ. III, 111), «два брата Суздальца» (Тих. и Милл. 8) и др. Подчеркивается, что в бою они не участвовали. Иногда после боя их не могут найти, и похоже, что они не столько сторожили шатры, сколько прятались. Эти два брата теперь начинают хвастать, и это хвастовство имеет роковые последствия. Содержание хвастовства совершенно одинаково во всех случаях.
А бы кто нас может победить нонче?
Кабы было золото кольцо в земле,
Поворотили бы мы матерь землю.
Как была бы нонче на небо лестница,
Мы пресекли бы всю силу небесную.
(Онч. 26)
Понимание смысла песни зависит от того, как воспринимать это хвастовство. Во многих случаях оно может пониматься только как кощунство, как пустохвальство. Об этом говорят и фигуры хвастунов. Хвастают не участники боя, а те, кто в нем не бывали. Илья Муромец недоволен и выговаривает им:
Вы немалу себе, ребята, шуточку нашутили,
Еще как нам эта шутка с рук сойдет?
(Марк. 81)
Понимание этого хвастовства как кощунства свойственно той редакции, в которой это кощунство рассматривается как грех, за которым следует божья кара. С этого момента былина в данной ее редакции приобретает религиозную окраску. Происходит чудо. Утром Илья, выйдя из шатра, видит, что вся побитая ими татарская сила ожила. Мало того: кто был разрублен надвое, натрое, восстал вдвойне и втройне.
Еще вышел-де Илеюшка из бела шатра,
А й глядит на орду-силу тогда неверную,
А й стоит сила-орда вся живехонька.
(Марк. 94)
Илья первым бросается в бой и увлекает за собой всех других. Но богатыри, одолевшие татар, побившие Калина или Мамая, не могут одолеть восставших мертвецов.
А как начали рубить силу великую,
А кого секут надвое,
Из того рожается двое же;
А кого секут натрое,
Из того все трое рожается.
(Марк. 81)
Войско врагов все увеличивается. Илья сознает невозможность борьбы.
Уж нам полно, братцы, битися,
Живым с мертвыми дратися!
(Марк. 81)
Вместо того чтобы рубиться с врагом, Илья начинает молиться и каяться, и от этого вся нездешняя сила вдруг падает сама собой.
Как молилися они спасу пречистому —
А тут пала вся сила поганая.
(Марк. 81)
Возвратясь в Киев, богатыри расходятся по монастырям и становятся монахами, а Илья после смерти становится святым.
И сделались мощи да святые
Да со стара казака Ильи Муромца,
Ильи Муромца сына Ивановича.
(Гильф. 121)
В других случаях они уходят в горы, пещеры (по-видимому — недопонятое певцами обозначение Печерской лавры в Киеве) или просто окаменевают, что должно служить наказанием за их похвальбу.
Уже этот краткий пересказ вскрывает и происхождение и идеологию такого прибавления к героической былине.
В эпос вторглась несвойственная ему стихия — вторглись элементы религиозного смирения, церковного учения о ничтожности человека перед нездешними силами.
Причина этому — противоречия крестьянской психологии, основанной на имущественном неравенстве внутри крестьянства, а также на вековой церковной проповеди аскетизма, находившей благодарную почву в наиболее отсталых, темных, забитых слоях крестьянства, людей, оторванных от труда, паломников и нищих, которые вменяли себе свою бездеятельную жизнь в подвижничество. Они распевали духовные стихи, на которые был спрос в полукулацкой и зажиточной среде, связанной с церковью и церковной книжностью. Из этих слоев исходила попытка унизить воинское достоинство русских богатырей, показать их бессилие перед воинством небесным, показать, что подвиг покаяния и молитвы важнее подвига воинского.
Характерно, что данная трактовка сюжета была распространена среди сказителей, тяготевших к церковной книжности, к церквам и монастырям. Таков был Щеголенок, знавший много благочестивых легенд и рассказавший их Л. Толстому, откуда Толстой и почерпнул сюжеты главнейших из своих так называемых «народных» рассказов.
Гильфердинг пишет о нем: «Щеголенок, хотя неграмотный, но большой охотник ходить по монастырям и слушать божественные книги; это отзывается отчасти и в тоне его былин». Как мы видим, это отзывается не только в «тоне», но прежде всего в содержании и идеологии его былин.
Версия о Камском побоище была распространена в Беломорье в раскольничьей среде. Текст, записанный от Г. Л. Крюкова, отличается яркой религиозной окрашенностью (Марк. 81).
Щеголенок и Крюков — наиболее типичные представители такого направления в исполнении и трактовке эпоса.
Но наряду с данной версией этого заключения песни об отражении татар имеется другая. Есть певцы, которые вносят в это окончание такие поправки, что былина приобретает совершенно иную, не религиозно-аскетическую, а богоборческую и противоцерковную окраску.
Народ не может примириться с тем, что богатыри «перевелись». Для народа они бессмертны. Поэтому М. С. Крюкова, для которой знакомство с текстом Мея может считаться установленным, пропела:
Хошь сказывали ведь некоторые, пропевали-то,
Во старинных-то ведь сказках они просказывали,
Что ведь русские могучие богатыри,
Что приехали ко стеночке городовоей,
К городовоей ко стеночке приехали,
Будто в той-то все стене окаменели,
С того времени будто же все богатыри повывелись,
Но неправда, что богатыри окаменели,
Но неверно, что могучие повывелись.
(Крюк. I, 34)
Так отвергается попытка исказить подлинный облик богатырей, и в ответ на такую попытку создается другая обработка конца.
В этой обработке иногда хвастают не братья долгополые, а сам Илья. Слова его носят характер не хвастовства и кощунства, а дерзкого, смелого вызова «небесных сил» на бой с ним и с русским воинством.
Так, в мезенской былине «Илья и Калин» богатыри Илья, Добрыня и Алеша возвращаются с боя. Они видят великое множество побитых ими татар, и это зрелище наполняет их гордостью.
Как поехали они и путем дорогою назад, —
Как лежит-то этой силы да много и премножество.
Они тут же сами себе да удивилися:
Как еще бы естолько силы, дак и то мы бы выбили.
(Григ. III, 38)
В этой песне мертвая сила воскресает, но богатыри побивают и эту силу, после чего спят девять суток и со славой возвращаются в Киев (Григ. III, 98). Никакого покаяния нет. Наоборот, богатыри побивают не только живую татарскую силу, — им не страшны никакие мертвецы, не страшна «сила небесная».
Такой же конец мы имеем иногда и в тех случаях, когда хвастают братья долгополые. Сила восстает, но богатыри во главе с Ильей рубят ее и после вторичного боя возвращаются домой (Марк. 94).
Момент вызова на бой принимает иногда чрезвычайно яркую и сильную форму. Так, в отрывке, записанном в онежском крае, вызов небесам посылают триста богатырей:
Они думали думу крепкую,
Крепкую думу заединую:
«Кабы было кольцо кругом всей земли,
Кругом всей земли, кругом всей орды, —
Мы всю землю святорусскую повернули,
Самого бы царя в полон взяли.
Кабы была на небе лестница, —
Мы бы выстали на небо,
Всю небесную силу присекли,
Самого бы Христа в полон взяли».
(Тих. и Милл. 70)
Так богатыри, спасшие родину от нашествия татар, угрожают земному царю и царю небесному — яркое свидетельство революционных крестьянских устремлений. Нет никаких сомнений, что эти революционные, богоборческие элементы в былине появились после попытки придать песне о Калине религиозно-аскетический характер. Эта попытка в лице наиболее даровитых и умных певцов была народом отвергнута, и ей была противопоставлена народная мысль о свержении и пленении русского царя и царя небесного.
Не всегда эти песни носят столь ярко выраженный и определенный характер. Есть некоторое количество переходных, компромиссных, противоречивых случаев, представляющих собой как бы промежуточную редакцию между двумя крайними полюсами; они интересны, так как отражают отход от старой трактовки конца песни к новой, революционной трактовке, что соответствует процессу постепенного усиления революционности в крестьянской среде.
18. Василий Игнатьевич и Батыга. Былина о борьбе Ильи с Калиным оказалась в высшей степени жизнеспособной. С течением веков к ней присочинялись, как мы видели, различные концы, тогда как основной костяк — нашествие татар на Киев и их отражение — оставался в основном нетронутым.
К числу былин, созданных позднее и имеющих своим источником былину о Калине, следует отнести былину о Василии Игнатьевиче и Батыге (Батые).
В русском эпосе борьба с татарами сопровождается и осложняется интенсивной социальной борьбой. С течением времени классовая борьба усиливается. Социальный враг в народном сознании становится все более сильным и ненавистным, и борьба с ним в позднейших былинах усилена по сравнению с былинами об Илье и Калине. В былинах об Илье и Калине борьба с татарами есть основное содержание былин, социальная борьба представляет собой ее фон. В былинах о Василии Игнатьевиче мы имеем иное соотношение. Классовая борьба в ней играет решающую роль наравне с борьбой против татарских захватчиков.
Илья Муромец только общается с кабацкой голью, причем общается именно тогда, когда его конфликт с Владимиром достигает высшей точки напряжения. В лице Василия Игнатьевича кабацкий пьяница сам сделан героем. По этому поводу Всеволод Миллер писал: «Видно, что кружало — главный центр притяжения для составителя былины и что она и создана в кабаке, в чаду винных паров» (Очерки, I, стр. 313). Всев. Миллер ничего, кроме кабака, в этой былине не увидел. Между тем она принадлежит к наиболее ярким, наиболее боевым былинам русского эпоса.
Правильную точку зрения на образ Василия Игнатьевича высказал Белинский, несмотря на то, что былина о Василии Игнатьевиче в том виде, в каком она известна сейчас, в его время еще не была известной. В сборнике Кирши Данилова этого сюжета нет. Но имя Василия Игнатьевича упоминается в былине об Илье и Калине-царе (К. Д. 25). Здесь Василий Игнатьевич выступает героем наряду с Ильей Муромцем. По этому поводу Белинский пишет: «Пьянство русского человека есть порок, и порок не комический, а трагический». Этому пороку надо найти историческую причину. Причина лежит в том общественном строе, при котором историческая, государственная активность и инициатива есть привилегия немногих, в то время как большинство обречено на пассивное повиновение. Силы большинства скованы, не находят себе применения и ищут выхода в разгуле. «Неопределенность общественных отношений, сжатая извне внутренняя сила всегда становят народ в трагическое положение», — говорит Белинский.
В критические моменты истории дремлющие народные силы, скованные господствующим классом, ломают оковы и выходят на двойную борьбу: на борьбу с иноземным врагом и на борьбу против своих непосредственных поработителей из числа бояр и князей. Такой момент обрисован в былине «Василий Игнатьевич и Батыга» или «Василий-пьяница».
«В древней Руси пьянство не считалось пороком», — пишет Белинский. Белинский еще не знал «Повесть о горе» и другие памятники, в которых народ глубоко осуждает именно пьянство. Но в данной былине такого осуждения действительно нет.
Изучение некоторых деталей этой былины дает возможность приблизительно датировать соответствующие части былины. Кабаки появились в России со второй половины XVI века. Слово «кабак» — татарского происхождения. Оно первоначально означало постоялый двор. И. Г. Прыжов пишет: «В Москве, в начале XVII века, было, кажется, не более двух-трех кабаков, но к концу века они увеличились неимоверно».
Описание кабака, какое дается в былине, исторично для Москвы XVII века. «Гости кабацкие разделяются на два главные рода — одни придут, выпьют и уйдут, другие вечно сидят и пьют. Пьющие на кабаке опять разделяются на два рода: одни — пьяницы из народа, так называемая «голь кабацкая». Это — нищие, беглые, бродяги, воры, мастеровые... Другие же — пьяницы, вышедшие из городского общества, называемые «кабацкими ярыгами». Это — духовные, бояре и подьячие».
В былине о бунте Ильи против Владимира «голь кабацкая» — обозначение для всякого рода неимущих людей. Слово здесь более позднее, чем то, что оно обозначает. Василий Игнатьевич же — именно кабацкая голь в подлинном смысле этого слова.
Так же, как в былине о бунте Ильи против Владимира, голь кабацкая и здесь противопоставляется князьям и боярам. Это не значит, что былина о Василии Игнатьевиче сложилась в XVII веке. Но это показывает, что эта былина — относительно поздняя обработка былины о Калине и что многие важные детали ее получили свою форму в XVI—XVII веках.
Былина о Василии Игнатьевиче начинается с запева о турах. Сперанский и другие предполагали, что первоначально содержание песни говорило о поражении русских и что предсказание богородицы сбывалось. Такое предположение должно быть полностью отвергнуто, так как оно противоречит всем нормам русского эпоса. Поражение никогда в эпосе не воспевается и даже не упоминается.
Былина о Василии Игнатьевиче устойчиво связана с именем Батыя, хотя встречаются и другие имена. По своим действиям Батый ничем не отличается от Калина. Он также подступает к Киеву, засылает послов и т. д. Совершенно несомненно, что имя Батый сохраняет исторические воспоминания о Батые. Однако события, изображаемые в былине, больше напоминают нашествие Тохтамыша на Москву в 1382 году, как это в советской науке было установлено акад. Орловым. Ниже, при анализе былины, это будет видно на материале.
В Киеве нет богатырей по причинам, которые указывались нами выше. С этого момента начинаются отличия былины о Василии Игнатьевиче от былины об Илье и Калине. В былине о нашествии Калина Илья и другие богатыри отсутствуют лишь временно. Сам Владимир их изгнал. Все о них знают и помнят. В былине о Василии Игнатьевиче богатырей не ищут и не зовут, они как будто уже исчезли из эпоса. Как действующие лица они в этой былине роли не играют, хотя о них иногда по разным поводам вспоминают. Василий Игнатьевич пришел на смену старым богатырям, он богатырь иного типа. Он не крестьянин, как Илья Муромец, он выходец из городских низов, из наиболее бедных слоев города. Эту городскую черту в облике Василия Игнатьевича важно отметить, так как она указывает на относительно позднее происхождение этого образа. Владимир, как всегда перед лицом опасности, при наступлении Батыя теряется и ищет помощи. Иногда он знает, что в Киеве из всех богатырей остался только Василий Игнатьевич, и прямо идет к нему в кабак. Это показывает, что Василий Игнатьевич причисляется к уже известным Владимиру богатырям. В других вариантах Василий Игнатьевич Владимиру неизвестен. Он лицо новое. Вторая версия несомненно художественно более удачна и более интересна. Василий Игнатьевич именно не принадлежит к числу старых русских богатырей. Текст Кирши Данилова единственный, в котором Василий выступает совместно с Ильей Муромцем. Если Василий Игнатьевич неизвестен Владимиру, то кто-нибудь должен ему на него указать. В этой роли выступают самые разнообразные лица: Апракса, князья-бояре, кто-нибудь из богатырей или какой-нибудь собутыльник Василия. Узнав о Василии Игнатьевиче, Владимир неизменно лично отправляется в кабак; то, что он здесь застает, описано с величайшим реализмом и несомненно списано с действительности. В своем исследовании о древнерусском жилище С. К. Шамбинаго приводит данные и о русских кабаках. Для кружала строились специальные дома.
Подвал предназначался для хранения напитков, а рядом с ним находился омшаник с печью (то есть теплая клеть, выложенная мохом), где грелась вода для разбавления водки. Василий Игнатьевич постоянно лежит на такой печке.
Василий — уже не идеализированный «святорусский» могучий богатырь. В его облике нет ничего величественного. Он, наоборот, имеет самый жалкий, нищенский вид. Он обычно валяется на печи совершенно нагой, покрытый только рогожей
А Василий в кабаки
Без порток на печи.
(Рыбн. 81)
Он спустил с себя решительно все — и свое и женино.
Он двенадцать годов по кабакам гулял,
Пропил, прогулял все житье-бытье свое,
Все житье-бытье свое, все богачество.
(Рыбн. 174)
Картина эта отражает нравы, не раз засвидетельствованные для Москвы XVII века, когда в государевом кружале спаивали народ ради увеличения доходов казны и когда пьянство фактически поощрялось правительством. «Пили до того, что все пропивали с себя и выходили из кабака буквально голыми, как свидетельствуют об этом, кроме Флетчера, и старинные лубочные картинки».2 Так как кабатчики отвечали за жизнь пьяниц, с которых казне был большой доход, на голых иногда надевали «чуйку кабацкую» и оставляли их в кабаке.
Владимиру бывает очень трудно добудиться Василия.
Он спит да храпит,
Он как порог шумит.
(Григ. 10)
Разбуженный Владимиром, Василий Игнатьевич просыпается в состоянии похмелья, которое описывается почти натуралистически.
Еще ох-те мне тошнехонько!
Да болит-то моя буйна голова,
Горит-то, горит да ретиво сердцо!
Да не служат мои да ручки белые,
Да не носят меня да ножки резвые.
(Марк. 77)
Таково униженное состояние героя. Но унижение это только мнимое. Сцена разговора между Василием и Владимиром на самом деле вскрывает унижение не Василия, а Владимира. Сцена эта напоминает диалог между Владимиром и Ильей в погребе. Противопоставление князя Владимира и пьяницы Василия — одно из столь обычных в народной поэзии противопоставлений простого человека из народа князю или царю. Владимир, стольно-киевский князь, прислуживает кабацкому пьянице, и в этом внешне выражается его унижение. Он дает Василию опохмелиться, иногда сам поднося ему чару; он выкупает его имущество, и в том числе коня и сбрую, заложенные целовальнику, или просто приказывает целовальнику вернуть их ему безденежно.
Когда Василий приходит в себя, Владимир рассказывает ему о беде, угрожающей Киеву, и зовет его с собой во дворец на пир. Но Василий на пир не идет:
Да послушай-ка, Владимир да стольно-киевский!
А я нейду нонь к тебе на почестен пир,
А я не пью-де твоего да зелена вина.
(Григ. III, 59)
Причина этого выясняется из многочисленных вариантов, в которых Василий выражает те же чувства, какие выражает Илья или Самсон в былине об Илье и Калине:
Ты не с нами думу думаешь, с боярами,
Могут они тебе способствовать.
(Онч. 18)
Не с нами вы нынче думу думаете,
Не с нами вы толки толчете,
Думаете с татарами, с боярами,
Еще все с людьми с богатыми.
(Аст. 68)
Необходимо обратить внимание на то, что в этом ответе татары и бояре объединены в одно общее понятие, в один лагерь. Этот ответ ставит Владимира в безвыходное положение, так как бояре уже отказались ему помочь. При известии о наступлении Батыя Владимир созвал на пир-совещание своих князей, бояр и купцов, но они не в состоянии принять никакого решения и оставляют Владимира без помощи.
Отказалися князья, его бояра,
Уж как те же купцы, люди торговые:
Мы не можем со князем думу думати,
Мы не можем со князем мысли мыслити.
(Григ. III, 65)
Одна из особенностей этой былины, в отличие от былины об Илье и Калине, состоит в том, что татары угрожают не всему городу, а прежде всего боярам и князьям.
В записи из села Павлова (Горьковский край) Батый грозится сварить всех князей-бояр в котле. Они идут к Василию как к своему спасителю, но не догадываются его угостить. Василий берет дверной брус и, помахивая им по крутым бедрам бояр, гонит их перед собой до княжеского дворца.
В конечном итоге, когда ему дают опохмелиться, возвращают ему оружие и коня, Василий Игнатьевич все же берется спасти Киев. Он идет на защиту Киева, но не на защиту князей и бояр.
В летописном рассказе о набеге Тохтамыша на Москву бросаются в глаза два обстоятельства, сближающие летописный рассказ с былиной, чем подкрепляется достоверность как летописи, так и песен. Обострение враждебных отношений между простым московским людом и боярством в момент нашествия Тохтамыша достигло такой степени, что вылилось в открытое восстание. С приближением Тохтамыша в Москве поднялся «мятеж велик»: «Овии бежати хотяху, а инии в граде седети хотяху. И бывше межи их распре велице, и возсташа злии человеци друг на друга и сотвориша разбой и грабежь велий». Бежать из Москвы хотели преимущественно богатые. Население же не пускало их, их убивали, отнимали у них «имение» и «богатство». «Преобидели» даже самоё великую княгиню Евдокию, хотевшую выехать из Москвы. Утихомирил всех, организовав оборону и «укрепив град», некий князь Остей.
Картина весьма сходна с той, какую можно наблюдать в былинах об Илье и Калине: народ требует обороны, богатые думают о личном спасении и обеспечении имущества. Народ разбивал погреба богачей и в пьяном виде грозил Тохтамышу и выражал ему свое презрение. Летопись повествует об этом так: «И изношаху ис погребов меды господскиа и упивахуся до пиана и шетающеся пьяни, глаголюще: не устрашимся нахожениа татарьского, имеем бо град камень тверд и врата железна, и не терпят Татарове стояти под градом нашим долго понеже имеют сугуб страх: извнутрь града от нас боятся, а отъвне града от князей наших устремлениа на них боятся; и се и сами тии Татарове вскоре убоятся и побежат в поле, в своя си». Далее летопись сообщает о тех насмешках, с какими со стен города москвичи обращались к татарам. Все это показывает ту степень возбуждения, в какой находился народ. Сдавленные силы, как выражается Белинский, нашли себе выход. Народ взял судьбу города в свои руки. Василий Игнатьевич — один из многих, отчаянная голова, из толпы, не боящейся татар, так как чувство страха этим людям вообще неизвестно.
В то время как богатые думали о спасении своего имущества, массы населения думали о сопротивлении и нисколько не сомневались в своем успехе.
Былина о Василии Игнатьевиче известна в двух редакциях. В одной из них главное содержание составляет борьба с Батыем, в другой борьба с татарами служит только фоном, на котором развивается борьба с боярством.
В первой версии Василий Игнатьевич, опохмелившись и вернув себе свое вооружение, подымается на городскую стену и пускает в татарский стан три наговоренных стрелы: одной стрелой он убивает сына Батыя, другой — его зятя, а третьей — дьяка.
Акад. Орлов обратил внимание на то, что сходная деталь имеется в летописной повести о набеге Тохтамыша на Москву. «В повести рассказывается о подвиге некоего гражданина московского ремесленника, суконщика Адама, который, с Фроловых ворот (теперь Спасских) пусти стрелу из самострела и уби некоего от князей Ордыыньских сына, нарочита и славна суща, и велику печаль сотвори Тахтымашу-царю и всем князем его».
Акад. Орлов не делает из этого сходства никаких выводов. Можно все же предположить, что в основе и летописного рассказа и былины лежит имевший место действительный факт. Эпос приобретает бо́льшую историческую конкретность, чем прежде, и начинает предвещать будущую историческую песню, где подлинные события передаются с бо́льшей точностью, чем в эпосе.
Далее в развитии событий следует уже художественный вымысел. Батый посылает в Киев грамоту и требует выдачи виноватого, то есть убийцу его сына, шурина и советника. В этой версии Василий Игнатьевич сам идет в стан Батыя.
Мы ожидали бы, что Батый немедленно распорядится казнить Василия Игнатьевича. Но этого не происходит. Василий вступает с Батыем в переговоры.
Мы уже знаем отношение народа к переговорам с неприятелем. Народ не признает никаких переговоров с неприятелем во время войны. Он признает только разгром его. Мы знаем, что князья в течение векового ига не раз вели переговоры с татарами. Они были к этому вынуждены, но фактически эти переговоры не всегда носили достойный характер. Известно также, что некоторые князья прибегали к помощи ханов в своих междуусобицах. Эпос показывает, как народ относился к такого рода переговорам. Переговоры, в которые вступает с Батыем Василий Игнатьевич, представляют собой военную хитрость с целью уничтожения врага. Здесь в основном та же ситуация, что и в былине о Калине и Илье.
Василию Игнатьевичу удается завоевать доверие Батыя, он предлагает ему свои услуги в борьбе против Киева.
И дай-ка мне силы сорок тысячей,
Я поеду нынь ко городу ко Киеву,
К ласкову князю ко Владимиру.
А мы Киев-град огнем пожгем,
А Владимира в полон возьмем.
(Рыбн. 161)
Василий прельщает Батыя тем, что он знает все слабые места обороны Киева.
И я теперь же во Киеве повысмотрел,
И я же во Киеве повыглядел,
Где были воротца отложенные
И где были воротца незаложенные.
(Там же)
Батый поддается обману.
И на тыя лясы Батыга приукинулся
И дал ему силы сорок тысячей.
(Там же)
Эту армию Василий Игнатьевич всегда заводит в глушь и уничтожает. Что он один уничтожает войско в 40 000 человек, певцов не удивляет и не останавливает. Василий в этом случае поступает так же, как и другие эпические герои.
Узнав о разгроме своего войска, Батыга всегда бежит с уже известной нам клятвой никогда больше не возвращаться в Россию. Таково содержание песни в данной ее версии.
В другой версии действие развивается иначе. Начало в обеих версиях одинаково. Расхождение начинается с того момента, когда Батый требует к себе на расправу «виноватого».
В данной версии Владимир созывает совещание из князей и бояр, чтобы решить как поступить.
«Что нам за пьяна Василия Игнатьевича —
Стоять или выдать его?»
Тогда князья-бояре отвечали:
«Что нам за него стоять,
Он его, собаку, только что раздразнил».
(Милл. 47)
Бояре всегда выдают Василия Батыю.
Нам больше Васеньки ненадобно.
(Аст. 68)
Бояре выдают татарам своего защитника и делают это совершенно легко и цинично. Он их политический враг, и они рады от него избавиться. В данном случае бояре соблюдают интересы татар против интересов народа. Это помогает нам понять, почему в этой версии Василий поступает с боярами так же, как они с ним. Он соединяется с татарами против князей и бояр.
Как и в предыдущей версии, Василий предлагает свои услуги Батыю, но на этот раз в его предложении нет обмана. Его предложение включает только одно условие, одну оговорку: он готов вести татар на Киев, но не на весь Киев, а только на бояр, князей и купцов. Об этом он заключает с татарами определенный договор:
Как и еду ле я с вами в стольно Киев-град,
Я грометь, шурмовать да стольно Киев-град,
Мы повыбьем-де всю силу да самолучшую,
Уже мы тех же бояр да толстобрюхиих.
Только тот с вами залог да я положу нынь:
Чтобы оставить князя да со княгинею.
(Онч. 4)
Уж вы здравствуйте, пановья-улановья!
Уж вы ой еси, пановья-улановья!
Вы подите теперь в стольне Киев-град,
Уж вы грабьте князей да нонче бояров,
Уж вы тех же купцов, людей торговых-е,
Уж вы грабьте у их да золоту казну;
Не ворошите только князя-то Владимира,
Уж вы той-де княгини-то Опраксеи.
(Григ. III, 65)
Эти слова показывают, что в данную эпоху в эпосе не может быть союза народа с боярами против татар, но возможно обратное соотношение: союз с татарами против бояр. Временный союз с татарами, который заключает Василий Игнатьевич против бояр и князей, показывает ту бездну отчаяния, в которую был ввергнут народ, испытавший двоякий гнет: гнет татарского порабощения и гнет княжеско-боярской феодальной эксплуатации. Свой боярин мог временами представляться хуже татарина. Крестьянская близорукость и ограниченность сказываются в том, что союз заключается не с татарским народом, а с самим Батыем и что этот союз заключается только против бояр и князей, но не против Владимира, для которого делается оговорка, согласно которой он не должен пострадать. Владимир со стороны народа подвергается насмешкам, унижению, угрозам, но он никогда не свергается, ни в более раннем, ни в более позднем периоде развития эпоса.
И тем не менее нарастание крестьянских революционных настроений ясно прослеживается в развитии эпоса.
В своей борьбе против бояр Василий идет дальше, чем Илья Муромец. Илья Муромец только в редких случаях распоряжается казнить князей и бояр. Василий Игнатьевич ведет против них войско. Он творит расправу, которая предвещает события и песни крестьянских войн времен Разина и Пугачева. Во главе войска он входит в город как грозный мститель.
Пошли-то они да в стольно Киев-град,
Да увидели бояра толстобрюхие.
Да не чудо ли, братцы, не диво ли,
Да Васька Игнатьев передом идет!
(Онч. 17)
А били они бояр, нонче вешали,
А погромили они да злата, серебра.
(Григ. III, 59)
А приходят они да в стольне Киев-град,
Они грабят купцов да князей-бояров,
Они множество награбили золотой казны.
(Григ. III, 65)
В единичных случаях Василий готов не пощадить и самого Владимира:
А пошел-то он во гридню во столовую,
Ко тому же ко князю ко Владимиру,
Хватал он столешенку дубовую,
Хотел он убить князя Владимира.
(Онч. 17)
Казни Владимира не происходит. Василий его щадит, внимая его мольбе, но щадит не по доброте своего нрава, а потому, что для такой расправы еще не настал исторический момент.
Да взмолился ему да тут Владимир-князь:
Ты оставь на покаяние грехом тяжкиим,
Не убей же ты во гридне князя Владимира.
(Онч. 4)
Василий одерживает полную победу над своими врагами, над князьями-боярами. Тем не менее этой победой былина не может кончиться: победа куплена слишком дорогой ценой — отдачей Киева татарам. После расправы с боярами должна начаться расправа с татарами. Союз с одними врагами против других должен оказаться несостоятельным с того момента, как цель этого временного союза будет достигнута. Никакое постоянное соглашение между русским героем и татарами невозможно. Союз с одними врагами против других может быть только временным.
Немедленно после одержания победы между Василием и его временными союзниками начинается глубокий разлад. Внешние поводы для разлада могут быть различны, причина их одна; художественно наиболее удачной формой разлада следует признать тот случай, когда татары не соблюдают условий договора. Так, в нижегородской былине грабеж должен продолжаться только три часа и не должен касаться княжеского двора. Этот договор нарушается. Василий сам становится на защиту княжеского двора и рубит головы тем, кто туда «суется».
Тогда три часа проходит,
Собака Батый Каманович из города не выходит.
Тогда добрый молодец сел на добра коня,
И начал по улицам ездить
И басурманскую силу бить.
(Милл. 47)
Несоблюдение договора означает, что татары, стремясь убить Владимира, посягают на национальную независимость русских, что взамен власти Владимира они хотят поставить свою, татарскую власть.
Чаще конфликт начинается с того, что при дележе добычи татары обделяют Василия. Они его связывают по рукам и ногам. Василию не нужно богатства, но неправильный дележ открывает ему глаза на подлинное положение вещей. Он разрывает путы, набрасывается на татар и всегда лично изгоняет их из Киева и иногда убивает Батыя, иногда заставляет его бежать. Василий никогда не присваивает себе награбленного татарами у богачей. Он всегда приносит это имущество Владимиру. Он отдает ему золото, серебро и «вещи разные», отнятые у богачей. От всякой награды, как от награды денежной, так и от земель и городов, он отказывается.
Как былины об Илье и Калине, так и данная былина кончается полным изгнанием татар из Киева и пределов Руси. На данной ступени исторического развития борьба с поработителем внешним была более актуальной и нужной, чем борьба с классовым врагом. Василий Игнатьевич изгоняет татар, но Владимир остается на месте, остаются на месте и князья и бояре. Развитие эпоса показывает, что по мере того, как разрешалась борьба за национальную независимость и свободу, становилась на очередь борьба за независимость социальную. Мысль о том, что можно разгромить бояр при помощи татар, — весьма наивна, и она, как мы видим, в былине и не осуществляется. Но возможность такой мысли в эпосе XVI—XVII веков весьма симптоматична и показательна для созревающих в крестьянстве бунтарских устремлений.